Тени исчезают в полдень.Том 2
Шрифт:
Так Анисиму Шатрову выпала доля одному воспитывать Ирину. И снова Анисим, теперь уже старый и хилый, заботился о девочке так, как не заботится иной отец. Правда, от помощи, которую частенько предлагал Захар, Шатров теперь не отказывался.
Работать старику было уже не под силу, но и без работы сидеть не мог. Однажды он пришел на перевоз, выгнал с парома костылем паромщика Илюшку Юргина. Тот завопил, кинулся с жалобой к Захару. Пришлось председателю идти на место происшествия и разбираться.
– Да
С тех пор старик Шатров каждое утро работает паромщиком. А зимой ходит со своим костылем по деревне, объявляясь иногда в самых неожиданных местах.
Сейчас рядом с Анисимом у пригона стоял еще кто-то. Подойдя поближе, Большаков узнал редактора районной газеты Петра Ивановича Смирнова, приехавшего в колхоз, видимо, еще ночью.
– Плохо, Захар Захарович? – спросил Смирнов, ответив на хмурое приветствие председателя.
– Плохо, Петр Иванович. Вчера Зорька пала.
– Я знаю… Вчера бюро райкома партии было по зимовке скота. Председатель из области был, обещал помочь кормами.
– Нищему сколь ни подавай, он богаче не станет…
Это сказал Антип Никулин, появившийся незаметно у пригона.
Шатров осмотрел Никулина с ног до головы, нагнулся, вдруг отвернул полу его облезшей шубенки, пощупал знаменитые Антиповы холщовые штаны и проговорил:
– Верно, не станет.
– Чего, что ты? – чуть попятился Антип.
Дед Анисим, двигая седыми бровями, насмешливо разъяснил Никулину:
– Потому что не родом нищие ведутся, а кому Бог даст.
Антип все-таки не понял, что к чему, и плюнул в снег, себе под ноги.
– Ишь чо! Умники! А коров когда разводили, где ум находился? То-то и оно-то! Голова была дома, а ум в гостях. А то подумали бы: чем кормить такую прорву? Люди из поросли дуги гнут, а вы бревно схватили… Начитались твоих газет! – повернулся он к Смирнову. – Давай больше, хватай ширше! И до того надавали, что пупы затрещали, скоро кровь брызнет.
– У тебя слюна вонючая брызгает, – проговорил Захар, – не мешайся тут.
– Ты, Захарушка, не указывай мне. Я не к тебе, к редактору вот подошел. Как там моя Зинка-колехтор? Чего денег родителю не шлет? Али совесть с парнями пробегала? А то, может, снова ребятенка в подоле принесла?
Старик Никулин ждал ответа, чуть приоткрыв заросший волосами рот, шумно вдыхал и выдыхал воздух.
– Ты же с Зины по суду получаешь, – сказал Смирнов и поднял воротник пальто.
Тяжело вздымалось над горизонтом невероятно распухшее солнце, с трудом пробивая серую муть. Мороз на солнцевосходе рассвирепел окончательно.
– Хе, суд! – зло закричал Антип. – Защитник антиресов! Знаем мы! Дочерям-то было с чего дать: у одной сундуки от добра ломятся, другая – видел я, когда в больницу
Когда-то Никулины жили вместе. Но через год после смерти матери, умершей от болезни сердца, обе дочери, Клавдия и Зина, ушли от отца.
Старшую дочь, Клашу, Антип извел тем, что каждый день заставлял выходить замуж.
– Чего сидишь, чего сидишь, спрашиваю? Какого такого, культурно выразиться, прынца ждешь? Все мужик бы лишний в доме был. Эвон, половицы и те некому перестелить.
– И как язык у тебя не отсохнет! – отвечала Клашка. – От живого-то мужа…
– Хо! – вытягивал губы Антип. – А бумага-то? Не зазря на марки тратились.
– А я не верю. Чует мое сердце – живой Федя.
Нисколько не смущаясь, Антип продолжал:
– Хе! Ну и что? Ну и живой если, так что? Только и свету в окошке, что Зеленый Дол? Мир широк да волен. Живет где-нибудь и в ус не дует. Нашел себе новую Клаху-птаху…
– Замолчи! – чуть не кидалась на него с кулаками Клашка.
Антип, словно радуясь тому, что нашел у дочери самое больное место, безжалостно продолжал:
– А что? Может, и впрямь живой. Ты не веришь, и я не верю. Поселился где-нибудь в городе да эти… шляпы, что ли, носит. Антилегент! Под ручку с разными там ходит. А ты ему – тьфу. Как жеребцу корова. Эвон расперло тебя, как тесто в квашне. А ишшо маленько – через край все вывалится. Выходи, говорю, дуреха, пока не поздно…
Зине, девчонке застенчивой и стыдливой, точно ее всегда освещало, как утес, восходившее солнышко, Антип то и дело говорил:
– Растешь? Ишь ты! Десятилетку, значит, закончила? Умная теперь. А вот сломит кто-нибудь, да и вся недолга. Измочалит да выбросит. А может, кто сломил уж, а? В лесу только цвет сам осыпается. А тут эвон люди кругом! Где до полночи-то бегала?
Зина вспыхивала, бралась вся огнем.
– Как не стыдно!
– Кого стыдишь, кого стыдишь, овца курдючная?! Не вижу, что ли, как Митька Курганов вокруг тебя ногами сучит? От отца не скроешь…
Антипу ничего не стоило и при народе говорить о дочерях:
– Эвон мои кобылы все эту… гигену блюдут – перед сном рыло да ноги моют. Страм!
– Гигиену, может?
– Гиену ли, гигену – один черт. Ну, рыло – ладно, а ноги-то на что мыть?
Дочери ушли от отца, не вынесли его характера, а вернее – от стыда за своего родителя. Клавдия купила отдельный домишко тут же, в колхозе, поселилась в нем с сестрой. Вдвоем они быстро привели его в порядок.
Антип теперь говорил встречному и поперечному: