Тени кафе «Домино»
Шрифт:
– Не прав ты, Василий Николаевич. Все, о чем ты говоришь, это красивая оберточная бумага. Меня смущает, что в нее завернуто.
– Что?
– Пока не знаю, но чувствую. Вместе с ним Штальберг работал…
– Я помню, – недовольно ответил Манцев.
– Так вот, сбежал он в Финляндию.
– Я это тоже знаю.
– А это Вы видели? – Глузман положил на стол две газеты. – Это рупор эмиграции, издает Мелюков.
– Я видел эти газеты и внимательно прочитал статьи. Да, моя вина, что я выпустил из здания Штальберга. Моя.
– Он был хорошим приятелем Леонидова.
– Я
– А возможно, и вместе писали.
– Нет, в этих статьях нет блеска, свойственного Леонидову. Он к этой истории непричастен.
– Но Вы не будете возражать, если мы оставим Леонидова в разработке.
– Ни в коем случае. Если есть капля сомнения, надо работать очень плотно.
В квартире Лены Иратовой был полный разгром. Гостиная заставлена чемоданами, баулами, коробками.
Лена и тетя упаковывали вещи.
– Господи, Леночка, – тетя взяла со стола пачку папирос «Сальве», закурила.
– Леночка, – продолжала она, – два месяца, как ты вернулась, а уже куча платьев, новая шуба, украшения.
– Милая тетя, пока я молода и хороша, надо обеспечить себя.
– Ты постельное белье будешь брать?
– Нет, моя дорогая, там все есть, я еще вернусь с постельным бельем и думаю, что с серебряной посудой.
– Батюшки, Леночка, ты думаешь о возвращении?
– Конечно. Я его не люблю, правда, отношусь к нему очень мило. Юрий щедрый, прекрасный человек. Но не мой.
– Господи, ты становишься кокоткой.
Тетя встала.
– Пойду заварю кофе.
– Кстати, тетушка, твой любимый кофеек, и сахар, и пирожные принесла кокотка.
– Помолчи, глупая, – со смехом ответила из кухни тетка.
Тетя вошла в комнату с подносом, на котором дымились чашки с кофе, лежали бутерброды.
– Давай перекусим, беспутное дитя.
– Давайте.
– Елена подошла к стене, погладила рукой два серебряных венка.
– Тетя, я получила их на первом бенефисе. Маленький приподнес Леон Монташев, а большой – Олег Леонидов…
– Мне говорили, что он крупно влез в долги с этим венком. Настоящий мужик, гусар.
– Да, гусар, я была влюблена в него, как кошка.
– Да ты и сейчас к нему не ровно дышишь, – тетя отхлебнула глоток кофе.
– Да он мне не безразличен, – сказала Лена, – даже очень. Я ушла, чтобы обеспечить себе ту жизнь, которой достойна.
– Надеешься, что он вернется?
– Надеюсь.
– А я слышала, кстати, от тебя, что у него роман с Танюшей Лесковой.
– Врут. Она вешается ему на шею.
– Дорогая моя, поверь опыту, у меня было семь мужей, не считая мелочи. Такая красота, как Таня, уведет Олега, ты глазом моргнуть не успеешь.
– Тетя, я сделаю так, что она забудет его в ближайшее время.
– Только без подлостей.
– А зачем. Я ей нашла покровителя.
– Милая Лена, говори просто – любовника.
– Пусть так, и первый об этой связи узнает Леонидов.
В кабинете Манцева сидели Мартынов и Тыльнер.
– Василий Николаевич, я пообещал Лаврову взамен на информацию прощение.
– Вот это Вы сделали напрасно, Георгий Федорович.
– Я не думаю, то решить его проблему будет так сложно.
– Его проблема – пребывание в банде, маузер и нападение на журналиста. И не просто нападение, а заранее спланированная акция. За это жестоко наказывают, товарищ Тыльнер.
– Я много говорил с ним. Он неплохой парень. Работал вагоновожатым трамвая, хотел учиться на инженера…
– Я понимаю, Георгий Федорович, Вы ему сочувствуете. Но без наказания мы не можем его отпустить. Пусть полгодика посидит в тюрьме, подумает, каким ему быть инженером.
– Главное – не отнимайте у него жизнь, – печально сказал Тыльнер.
– Странная, я бы сказал, библейская формулировка, – Манцев закурил. – Будет жить. Вы этого хотели, товарищ Тыльнер?
– Да, – Тыльнер встал, – спасибо, Василий Николаевич.
– А ты, что молчишь, товарищ Мартынов? У тебя есть мнение по поводу судьбы Лаврова?
– Мы связались с питерскими товарищами. Они характеризовали Лаврова положительно. Я думаю, пусть месяца три посидит, подумает и едет в Питер учиться на инженера.
Манцев тяжело посмотрел на Мартынова.
– Вы довольны, Георгий Федорович? – спросил он.
– Спасибо, – радостно ответил Тыльнер.
– Тогда идите работайте. И помните – мы вашей работой довольны.
Тыльнер вышел.
Манцев поднял трубку телефона.
– Соедините с комендантом. Манцев… Лаврова сегодня же в гараж.
Манцев повесил трубку.
– Как же так, Василий Николаевич, – Мартынов вскочил.
– А вот так. От тебя, Федор, я не ожидал гнилого либерализма. Но я понимаю Тыльнера. Гимназист, влюбленный в революцию. Он из интеллигентной московской семьи, известной на весь город своими прогрессивно-либеральными взглядами. Он еще не сложился как подлинный борец. Такие, как он и дружок твой Леонидов пока еще не с нами, но не в стране, они попутчики. Понимаешь? В декабре я полиберальничал с журналистом Штальбергом, а он бежал в Финляндию и написал порочащие нас статьи. Мы не можем быть мягкотелыми, Федор. Враг это враг, а друг это друг. Я никогда не дам в обиду таких людей, как Леонидов и Тыльнер, потому что твердо знаю, что такие люди поймут и душой станут за наше дело. А паж этот – интеллигентный враг.
– Но зачем было обнадеживать Тыльнера? Как после этого он будет относиться к нам?
– Это его проблемы, Федор. А наше дело – выкорчевывать скверну.
Камера была большая, метров сорок.
Совершенно пустая, без нар, стульев и тумбочки.
Только параша стояла в углу.
Комната делилась на два угла.
Один бандитский.
Другой офицерский.
В офицерском углу бывший паж Глеб Лавров разговаривал с подполковником Нелюбовым.