Тени кафе «Домино»
Шрифт:
Они пошли в сторону Никитских.
– Дядя! Дядя! – раздалось за их спиной.
К нему подбежали два беспризорника.
– Ты теперь и твоя тетя, мы вас запомнили, можете ночью по бульвару без страха ходить. Мы за вас мазу держать будем.
– Спасибо, ребята.
Они пошли дальше.
– Вы, Танечка, спросили, с кем я? Ни с красными, ни с белыми. Я с Вами, с этими пацанами в котле, с до боли любимой Москвой.
– Но так же очень трудно жить, – удивилась Татьяна.
– Не ощущаю, потому что надеюсь, скоро обязательно придет счастливое
Елена вошла в свою квартиру.
В коридоре стояли ее чемоданы и баулы и ящик с обеденным сервизом синего кобальта.
Тетя с папиросой в зубах.
– Конечно, пошло, – сказала она, – но я вижу декорации к спектаклю «Отвергнутая».
Лена молча сняла шубу, стащила фетровые боты с высокими голенищами.
Потом подошла, поцеловала тетю.
– Нет, моя милая. Ты права, не сложилась моя новая шикарная жизнь. У него оказалась семья. Жена. Дети. А как любовник он мне не нужен. Несмотря на то, что он поливается одеколоном, мне все время кажется, что от него несет полковой конюшней.
– Ну что же, – философски ответила тетя, – ты ушла не с пустыми руками. Телефонные аппарат в квартире, две новые шубы, драгоценности, сервиз, наконец.
– Ты прелесть, тетя. Я тебя обожаю. У меня было сквернейшее настроение, а теперь я вновь прекрасно себя чувствую.
– У больно быстро.
– Тетя, я ушла от человека, которого любила…
– Скажем так, Леночка, любила по-своему.
– Пусть так. Неужели я будут жалеть о красном солдафоне?
– Хватит, пойдем пить чай.
Они сидели в столовой.
Уютно горел над столом шелковый розовый абажур.
– Тетя, когда же ты успела сделать свой знаменитый пирог?
– Как только двое при шпорах привезли твои вещи.
Лена развела руками.
– Не надо, ты не на сцене. С ложечки может капнуть на скатерть варенье. Что собираешься делать?
– В том-то и интрига этого водевиля с переменою персонажей.
Лена помолчала.
Отхлебнула чай.
Задумалась.
– Когда появился Юрий, я смирилась со своей службой в Художественном театре. Смирилась со Станиславским, с его теорией и непонятными мне репетициями. Однажды я двадцать минут стояла и горшком цветов в руках, стараясь показать, как они мне милы.
– Показала?
– Да, тетя. Ему понравилось, но я возненавидела горшок, цветы и старика с его немыслимой теорией.
– Но многие в этом находят главное для театра.
– Для театра – может быть, но не для меня. Я хочу играть, а не изучать его систему. Я без нее была прима. А в Художественном я одна из нескольких прим.
– Но причем здесь твой Юрий?
– Очень просто. Я думала, что выйдя за него замуж, войду в новое светское общество. Мои портреты опять будут печатать в театральных журналах, я будут короткой ноге с Луночарским, а потом машина, шикарная квартира, туалеты. Не вышло.
– Ты так говоришь, будто все кончено.
– Нет. Я найду ангажемент и уйду из этого театра.
– Тебе решать, но когда я была на сцене, то мечтала попасть в Художественный.
Не доезжая Триумфальной площади, машина УГРО остановилась у сада «Аквариум».
Тыльнер вылез и увидел в темноте огоньки фонарей.
На весь парк горел одни чахлый фонарь.
Тыльнер пошел на свет электрофонариков.
Ноги утопали в снегу.
В штиблетах «шимми» захлюпала вода.
Он подошел к опергруппе.
– Приехали, Георгий Федорович, смотрите. Посвети-ка!
Свет фонарей упал на лежащего на снегу человека с неестественно вывернутой шеей.
– Прошу любить и жаловать, – сказал Николаев, – Ромка Бессарабец.
– Что с ним?
– Думаю, перелом основания черепа, – пояснил эксперт, – удар нанесен тупым, мягким и, я думаю, эластичным предметом.
– Возможно, рукой? – наклонился Тыльнер?
– Возможно, но убийца должен обладать огромной силой.
– А это точно Ромка?
Николаев нагнулся.
Отогнул левый рукав.
В свете фонарей изумруды браслета загорелись как зеленые ведьмины глаза.
– Это тот самый браслет? – спросил Тыльнер.
– Тот самый, – ответил Николаев.
– Что нашли на убитом?
– Вот смотрите.
На куске брезента лежал «кольт», удостоверение личности, бумажник и ключи.
Тыльнер взял бумажник.
Открыл.
Ничего. Только фотография молодой женщины.
– Он очень крупно выиграл в казино на Триумфальной, – пояснил Николаев, – мы опросили игроков и крупье, они не заметили, чтобы за ним кто-то следил.
– А как же Вы это сделали, – удивился Тыльнер.
– Очень просто, в бумажнике была его фотография.
– Значит, убийца пас его у кассы, когда он сдавал фишки. Увидел, что Бессарабец получает большой куш, и пошел за ним.
– Возможно, – Николаев закурил, – а может, свел с ним счеты. По агентурным данным, Ромка не честно делился с подельниками.
– Для нас это лучший вариант. А то, не дай Бог, появится новый разбойник.
– Спаси Бог, – Николаев перекрестился.
– Пойдемте, Александр Иванович, отвезу Вас домой и поеду посплю немного.
В маленькой столовой Лены Иратовой был накрыт стол для чая на четыре персоны.
В прихожей раздался звонок.
Лена вышла в коридор.
Посмотрелась в зеркало.
Открыла дверь.
На пороге стояли улыбающийся весело режиссер Разумнов и высокий, прекрасно одетый человек лет за тридцать.
– Прошу.
– Сначала примите, – Разумнов протянул плетеную коробочку и пузатую бутылку.
– Пирожные от Филиппова, ну а ликер Ваш любимый. Познакомьтесь, литератор Вадим Геннадьевич Бартеньев.