Тени кафе «Домино»
Шрифт:
Нарбут как нож сквозь масло прошел сквозь толку притихших поэтов.
Вошел на эстраду, оглядел зал.
И начал громким хрипловатым голосом.
– Меня застрелит белый офицер,
– Не так, так эдак.
– Он, целясь, не изменится в лице.
– Он очень меток.
– Что женщину я у него отбил,
– Что самой лучшей,
– Что сбились здесь в обнимку,
– Две судьбы,
– Обычный случай.
Он читал дальше.
Зал замер.
Стихи злой тревогой накатывались
Да и сам поэт был больше похож на того офицера, о котором он читал.
Одноглазый, с бритой наголо головой, он обрушивал на зал забытую страсть братоубийственной войны.
– Сильный поэт, – сказал сидевший за столом Есенин. – Смотри, какая у него рифма затейливая.
– Я его два года назад слушал в Одессе на вечере поэтов. Читали он и Георгий Шангели. Зал ревел. А потом всех забрали в ЧК. Вечер посчитали антиреволюционным.
– А потом? – спросил Мариенгоф.
– Потом приехал секретарь Губкома и освободил всех.
– Удивительные стихи, они как будто начали жить во мне, – задумчиво сказал Бартеньев.
– А мои? – ревниво спросил Есенин.
– Твои, Сережа, давно уже стали данностью каждого русского человека. Нарбута я не буду учить наизусть, а тебя знаю почти всего.
– Молодец, наливай, пожалуй.
Выпили вина.
Нарбут под аплодисменты сошел с эстрады, и они ушли вместе с Маяковским.
– Побрезговал нами Володя, – сказал Мариенгоф.
– Ты его не трогай, – махнул рукой Есенин, – его Лилька мертвой хваткой взяла, деньги отбирает. Он, говорят, на папиросы и бильярд одалживает.
– Да ладно, – удивился Бартеньев.
– А ты у Вали Катаева спроси, он тебе все это живописует.
Татьяна приложилась щекой к плечу Олега.
– Нам пора, милый.
– Вот видишь, – ликующе прокричал Есенин, – даже лучших, не таких как Володька, а настоящих рубах женщина стреножит.
Олег взглянул на часы.
– Пожалуй, пора.
– Какая у тебя машина интересная – Бартеньев и интересом склонился к руке Леонидова, – с войны?
– Нет. На, посмотри, – он расстегнул ремешок, протянул ему часы.
– «О.А.Леонидову. За храбрость. Реввоенсовет». Это они тебе в ЧК помогают?
– Если бы.
– Послушай моего совета. Никогда не танцуй с дьяволом.
– А если он все время приглашает?
– Беги, и как можно быстрее.
– Было бы куда.
– Подумаешь – найдешь. Бросай работу, пиши. Вот и уйдешь в тень.
У дверей, радостно мяукая, их встретила Нюша.
Леонидов взял ее на руки, и она начала тереться о его лицо.
– Сейчас, моя милая, я тебя покормлю. Сейчас.
– Таня, – крикнул он, – я порежу Нюше мясо.
– Лучше рыбу, она его вчера ела.
– Рыбу так рыбу.
На столе зазвонил телефон.
Татьяна подошла, сняла трубку.
– Слушаю.
– Добрый вечер… Георгий, я его сейчас позову.
Она положила трубку на стол.
– Олег, тебя Тыльнер.
– Сейчас иду, а я ему собирался звонить.
– Ты думаешь, он разберется в моей истории?
– Уверен.
Леонидов взял трубку.
– Привет, Георгий. Легок на помине, я только что собирался тебе звонить…
– Почему дурака… А… народная присказка… Социализм отменил любую мистику, даже народную. Зайти… Прямо сейчас… Ну если такое неотложное дело. Договорились.
– Господи, – ахнула Татьяна, – ну что за жизнь. У других любимые то в театр, то в кинематограф, ну в ресторан, на худой конец. А мой то в ЧК, то в сыскную.
– Такая у меня профессия.
Тыльнер в кабинете заваривал кофе.
Николаев открывал бутылку «Бенедектины».
На маленьком столике в углу были расставлены чашки, нарезан лимон, лежали конфеты в вазочке.
– Ну что, Александр Иванович. Начальство мы умыли…
– Мне в старые времена, когда мы одесским сыщикам помогали заловить московскую хиву, которая почту грабанула, их чиновник для поручений Соломон Кополеев рассказал анекдот, как Басю с Молдованки коммивояжер выдавал замуж за английского принца – «…ее еле уговорил, теперь надо уговорить принца».
– Ну наш принц, думаю, согласится.
– А я не уверен.
– Почему?
– Потому что его опять всю ночь в ЧК продержали.
– Да что же им от него надо?
– Как сказали бы мои друзья – одесские сыщики – «мамочка, роди меня обратно, но в рабочее-крестьянской семье». Это и меня касается, и Вас, Георгий. Никогда мы не будем им ровней. Что бы мы не делали и как бы не служили. Я уже старый, моя игра окончена. А вам с Леонидовым много придется пережить.
Николаев подошел к столу, налил рюмку ликера.
Выпил.
– За что пьем? – улыбнулся Тыльнер.
– За убиенных своих. Сына Андрея, студента философского, во время Октябрьских боев поймали у Университета, он в студенческой форме был. А на стороне юнкеров дрались студенческие отряды. Так его господа матросы прямо к стенке Альма Матер и прислонили, жена от умерла от горя. Жил у меня ворон. Я его на Никитском бульваре подобрал птенцом с крылышком поломанным. Двадцать лет у меня жил, любил меня, почище любой собаки. Пришли товарищи с обыском. Он каркнула, а они его шлепнули.