Тени Королевской впадины
Шрифт:
Он присел к столу, побарабанил пальцами по папке, лежащей перед ним. В ней находился подробный отчет Талызина о проведенной операции.
Теперь нужно поразмыслить над тем, чтобы приказ об увольнении Талызина из органов разведки не привлек внимания наркома. Ну что ж, для этого у него, начальника Управления, есть кое-какие возможности. Во всяком случае, он не собирался сдаваться без боя.
Берия терпеть не мог сквозняков, поэтому стекла машины, в которой он ездил, не опускались даже в самую лютую жару. Он сидел рядом с шофером, глядя вперед почти немигающим взглядом. Те, кто сидел сзади, молчали, не смея перекинуться словом, видели: шеф сосредоточен.
За
Эти извилистые улочки и переулки, казалось, таили неведомую опасность, она сочилась из окон, ее источали подворотни.
Машина выбралась из центра, по обе стороны шоссе замелькали низкорослые домишки. Берия облегченно вздохнул, достал квадратик замши и принялся тщательно протирать стекла пенсне. Рассеянно потер лоб, думая о предстоящем разговоре со Сталиным. Хозяин был не в духе последнее время, а поведение его, как всегда, непредсказуемо. Конечно, в его отношении к себе Берия уверен, но все-таки… Мало ли что? Хозяин имеет обыкновение время от времени менять свое окружение. Так убрал он его предшественника — Ежова, разумеется, с убедительной формулировкой — «за преступления против советского народа». А уж на что этот коротышка был изворотлив! И происхождения самого что ни на есть пролетарского, и с послужным списком безупречным — комар носу не подточит. А уж сапоги Хозяину лизал — с вожделением, сладострастием каким-то. Да и в выдумке ему не откажешь. Сочинил, что троцкисты пропитывали в его кабинете портьеры кислотой, в которой растворена ртуть. — чтобы, значит, его, наркома внутренних дел, отравлять понемногу. Вроде бред, выдумка, чушь собачья. Но нужно досконально знать Сталина, его болезненную подозрительность, чтобы понять, что в такой выдумке кроется тончайший психологический расчет.
А что толку? Ничто, в конечном счете, не помогло Николаю Ивановичу. Даже воздействовать на него особыми методами не пришлось. Ежов попросил бумагу, карандаш и, криво улыбнувшись, сказал, что напишет нужное признание. Ясное дело — знал, что от него требуется, с его-то опытом допросов «врагов народа»!
Кунцевская дорога быстро разматывалась, вскоре из-за поворота показалась Ближняя дача.
Сталин сегодня выглядел особенно усталым, каким-то угнетенным. Под глазами набрякли грузные мешки, он старчески сутулился. Берия — в который раз! — подумал, как разительно отличается Хозяин от своих праздничных, помпезных портретов. Ну что ж, так надо. Народ должен всегда видеть своего вождя величавым, сильным, уверенным в себе.
На даче кроме охраны и прислуги никого не было, даже личного секретаря Сталина — Поскребышева.
Сталин принял наркома, как обычно, внизу, в небольшой гостиной, скромно, по-спартански обставленной.
Вошла пожилая женщина с простым русским лицом, принесла две чашки грузинского чая. Это было очень кстати — Берию после дороги мучила жажда.
— Чем порадуешь, Лаврентий? — вскользь бросил Сталин, не спеша набивая трубку.
— Работы много, Иосиф Виссарионович.
— Знаю, знаю твою работу, Лаврентий, — заметил Сталин, и в словах его Берии почудилась насмешливость, заставившая насторожиться.
Впрочем, уже через несколько минут разговора он безошибочным чутьем, которое выработалось многими годами, понял, что на этот раз ничего существенного на него у Сталина не имеется — так, может быть, пустяки, пара-тройка анонимок. Его предположение подтвердилось, когда Сталин дал ему прочитать несколько писем, прошедших сквозь фильтры секретариата, ежедневно разбирающего вороха почты со всех концов страны.
— Я чист перед тобой, Иосиф Виссарионович, — растягивая слова, произнес Берия. И добавил, кивнув на листки, лежащие
— Врагов у нас хватает, — согласился Сталин, сильнее пыхнув трубкой. И это коротенькое «нас» окончательно привело Берию в хорошее расположение духа. Он давно уже научился понимать Хозяина с полунамека.
— У меня для тебя добрая весть, Иосиф Виссарионович, — выдержав паузу, сказал Берия.
— Люблю добрые вести. Честно говоря, начал отвыкать от них. — Сталин вынул изо рта трубку и приготовился слушать.
— Удалось получить информацию из глубокого немецкого тыла, со Свинемюнде…
— О новых ОВ? — с живостью перебил Сталин, и желтые глаза его блеснули.
— Да.
— Отличный подарок, — разгладил Сталин усы. Он не спросил, чья это заслуга.
— Что-то Поскребышева не видно?
— У него поручение в Москве. А насчет врагов — все верно, они не унимаются, — повторил Сталин, повинуясь какому-то ходу своей мысли.
— Это так, — подхватил Берия. — У меня накапливается материал на таких людей, что, когда ты получишь его, очень удивишься, Иосиф Виссарионович.
Сталин ухмыльнулся в усы:
— Может, ты и на меня компромат собираешь, а, Лаврентий?
Вместо ответа Берия прижал руки к груди, дав понять, сколь невероятно и кощунственно такое предположение.
Заметив, как Сталин мельком глянул на настенные часы, Берия поднялся, догадавшись, что рассиживаться нечего.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Рамиро Рамирес вставал рано. Это уже вошло в привычку. Осторожно, стараясь не разбудить жену, выскальзывал из-под одеяла, шел на цыпочках на кухню и там наскоро что-нибудь проглатывал. Затем на часок отправлялся побродить, «зарядиться бодростью перед работой», как он сам говорил. Чаще всего Рамиро шел к морю, иногда забредал в порт, где у него было множество знакомых среди докеров.
Сейчас около пяти, Люсию нужно будить в шесть, чтобы она не опоздала на табачную фабрику.
Рамиро прикрыл за собой калитку и, насвистывая, двинулся по каменистой дороге.
Песок и ноздреватые камни приятно холодили босые ноги. Говорят, эти камни вулканического происхождения. Во всяком случае. Рамиро свято верил в это. Он даже стихи сочинил:
Вулкан дохнул —И туча пеплаПеречеркнула небосвод,Светило зоркое ослепло,И пробудилась ярость вод…Заканчивались они так:Вот так народДохнет вулканомИ цепи рабства разорветИ пенным валомОкеаннымСвоих мучителей сметет!Стихи эти Рамиро положил на музыку, и песенку некоторое время распевали, до тех пор пока губернатор не запретил ее, опираясь на «законы военного времени».
После этого Рамиро сочинил песенку о губернаторе, которая едва не стоила ему свободы. Несколько недель ему приходилось скрываться в порту, прячась в пакгаузах, между тюков с товарами…
Он сочинил множество песен, которые распевались в разных уголках Оливии. Но перед каждой новой песней, которую еще предстояло сочинить, он чувствовал робость. Отец когда-то в юности, до женитьбы, много лет работавший подрывником на медных рудниках, рассказывал, что примерно такое же чувство он испытывал каждый раз, поднося спичку к бикфордову шнуру. Все правильно. Разве поэзия — это не огонь?