Тени минувшего
Шрифт:
— Почему же? — спросил Павел, с недоумением смотря на своего собеседника, весь вид которого изображал нелицемерную преданность.
— Не сравнивайте, государь, своего положения с положением отца. Он был чужд стране, иностранец, а вы русский. Он боялся русских, презирал их и старался держать их от себя подальше, ваше величество их любите, уважаете и выдвигаете вперед. Он не был коронован, а вы — помазанник Божий. Он преследовал духовенство, вы его уважаете. Он довел гвардию до отчаяния, а вам она предана. Наконец, в его время почти не было в Петербурге полиции, а теперь она в превосходном состоянии: нет шага или слова, которого я бы не знал. Каковы бы ни были намерения императрицы, супруги вашей, она не имеет ни гения, ни энергии вашей матери; наконец, у нее 20-летние сыновья, а вам в 1762 году было только 7 лет.
Император выслушал эту речь Палена
— Все это правда, но ты не упускай из виду заговорщиков.
Когда Пален вышел из кабинета государя, то следовавший за ним генерал-прокурор Обольянинов позван был не скоро. Государь что-то долго обдумывал, делая пометки на лежавшем пред ним листе бумаги. Наконец Обольянинов был позван и был милостиво принят государем, который любил его, еще будучи наследником.
— Здравствуй, Петр Хрисанфович, — обратился к нему Павел. — Только сегодня бумаг твоих читать не буду; мне скоро нужно итти на вахтпарад. Но я поручаю тебе важное дело. Завтра утром ты должен составить по этим отметам бумагу и привезти ко мне. Нет ли чего особенно важного?
— Государь батюшка, одно тебе скажу, что по тайной канцелярии все те же идут слухи, будто бунт готовится в столице и что на тебя злоумышляют. Прикажи мне разобрать.
— Знаю, знаю, Петр Хрисанфович. Время еще не ушло. Сейчас только говорил я о том с Паленом. Ну, прощай, Бог с тобою.
И государь, отменив дальнейший прием, поспешил к вахтпараду.
Кутайсов жил также в Михайловском замке, хотя имел роскошный дом в городе, занятый его семьею. Вышедши из кабинета государя, он поспешил в дворцовую свою квартиру, чтобы исполнить немедля его повеление о Юрьевой, и, сделав все нужные для этого распоряжения, поехал к сыну своему, графу Павлу Ивановичу, только что вступившему в брак с сестрой княгини Гагариной, фаворитки государя, княжной Прасковьей Петровной. Уже сидя в карете, Кутайсов вспомнил, что его звала к себе завтракать его любовница, известная в то время артистка Шевалье, но дело, по которому он ехал к сыну, казалось для него слишком важным: у него думал он застать княгиню Анну Петровну Гагарину, часто навещавшую свою сестру.
Трудно представить себе психологию русской знати конца XVIII века. Среди родовитого дворянства, насчитывавшего в своих рядах не мало потомков св. Владимира, заняли выдающиеся места выскочки низкого происхождения, часто начинавшие свою карьеру незавидной профессией. Таков был герцог Бирон (берейтор), графы Разумовские, Алексей и Кирилл (певчий и пастух), графы Гендриковы — земледельцы, граф Сиверс (кафе-шенк), Теплов, Григорий (приемыш) и т. д., и т. д., не говорим уже о многих «птенцах Петровых», из которых «счастья баловень безродный» Меншиков так и остался без генеалогии. В царствование Павла совершилось разительное превращение этого рода: камердинер и брадобрей великого князя Павла Петровича, Кутайсов. Турок, в детстве гонявший стада в Бендерских степях, после восшествия на престол своего хозяина, за свою 26-летнюю камердинерскую службу постепенно за четыре года возвысился до степени первейшего русского сановника: получил графский титул, звание обер-егермейстера, андреевскую ленту, несколько тысяч душ крестьян, рыбные ловли на Каспийском море и массу драгоценных подарков. В конце царствования Павла доходы его исчислялись в полмиллиона рублей. И подумать только, что всего четыре года тому назад ему никто из придворных не протягивал руки, что многие звали его просто Иваном, что он на придворных праздниках подавал гостям на подносе, что требовалось, что даже после восшествия на престол императора Павла придворные, не стесняясь, дарили ему атласу на кафтан, и он принимал его с благодарностию! Но всего более нужно удивляться тому, что спесь русских родовитых дворян не помешала им вступить тут же в родственные связи с бывшим лакеем. Тонкий проходимец, новый граф Иван Павлович понимал, что для упрочения своего положения ему необходимо завести родственные связи с выдающимися русскими фамилиями. Выдав своих дочерей за представителей знатных русских родов, зазнавшийся Кутайсов для сына своего Павла наметил не кого другого, как княжну Лопухину, дочь бывшего генерал-прокурора и сестру княгини Гагариной, фаворитки императора. И что же, брак этот совершился, как бы по щучьему велению, хотя и сам молодой граф Павел Иванович, по отзыву хорошо знавшего его в это время А. О. Шишкова, не представлял своей особой ничего привлекательного, а скорее нечто отталкивающее. Но таково было значение
«Не иначе, как Юрьева нашла канал к нашему горе-богатырю, — думал Кутайсов, — и на меня нажаловалась. А вернется сюда, смотри, наша Анна Петровна и того… Придется ей уезжать из дворца». Проведя всю жизнь свою в интригах, Кутайсов не допускал и мысли, чтобы Юрьева обязана была своим спасением памяти о ней императора. «Сам мне скажет потом, — думал Кутайсов — кто его надоумил».
У сына Кутайсов действительно застал княгиню Анну Петровну, полную красавицу-брюнетку с добрым выражением лучистых глаз, и там же оказался, к невыразимому удовольствию Кутайсова, и сам блестящий князь Платон Александрович, который навещал дом Кутайсовых с целью якобы ухаживания, а в действительности для того, чтобы узнавать от Кутайсова все новости о государе и эти известия из первых рук передавать своему соучастнику по заговору, графу Палену.
После первых приветствий, княгиня Анна Петровна первая обратила внимание на встревоженный вид своего родственника и спросила его о причине.
— Мне жаль, княгиня, огорчить вас, но причина эта касается более вас, чем меня, — грубо отвечал Кутайсов, хмурясь и начиная грызть ногти.
— Я не понимаю вас, — возразила Анна Петровна — в чем дело?
— Дело в том, что государь изволил вспомнить о бывшей своей фаворитке, некоей Юрьевой, и приказал мне доставить ее сюда из Новгородской губернии, — продолжал Кутайсов, делая вид, что не замечает густой краски, появившейся на щеках княгини, и насмешливо подмигивая Зубову. Зубов отвернулся и с презрительной миной отошел в противоположный угол залы, где молодая Кутайсова раскладывала свои пяльцы.
Как ни оскорблена была Анна Петровна дерзкой выходкой свояка, но женское любопытство одержало вверх над прочими ее чувствами, так как о Юрьевой услышала она в первый раз. Кутайсов подробно объяснил ей все дело и предостерег княгиню, что участие императора к Юрьевой может отразиться на ее собственной судьбе.
— Кто знает государя, как я, — заключил Кутайсов — знает его капризы, непостоянство, тому можно думать, что ради Юрьевой он так же забудет скоро о вас, как ради вас забыл Юрьеву. К старым привязанностям он всегда чувствителен.
— Боже мой, как я буду рада этой перемене, — воскликнула Анна Петровна, — как я буду счастлива! Конечно, — прибавила она, взглянув на Кутайсова — я очень люблю государя, и не мне прилично создавать ему препятствия, но я буду очень рада вырваться из этого ада и уехать за границу с мужем, с Павликом.
Кутайсов с удивлением посмотрел на фаворитку, не веря своим ушам. «Дура она, — пронеслось у него в голове, — не знает, что Павлик ее и дорожит ею только потому, что она в фаворе у государя». Князь Павел Гаврилович Гагарин, как доподлинно было Кутайсову известно, всячески ухаживал за его любовницей Шевалье, и Кутайсов его за это не выносил.
Не найдя сочувствия в Гагариной, Кутайсов рассказал дело Юрьевой снова подошедшему князю Зубову, не умолчав на этот раз о личном неудовольствии на него государя. Зубов воспользовался случаем сорвать свою злобу и сказал:
— Ах, граф, может ли быть прочной милость государя? Моя судьба пусть служит вам примером. Пока он жив, никто не может быть спокоен за свое благополучие, и завтра всякого могут лишить всего, что он имеет сегодня. Боюсь, граф, чтобы такая судьба не постигла и вас, несмотря на вашу долголетнюю службу государю.
Кутайсов вспомнил слова императора: «Завтра я опять обращу тебя в прах», и пожалел, что сказал Зубову лишнее, так как не сомневался, что даже намека на его опалу будет достаточно, чтобы Зубов оставил свое сватовство на его дочери. Желая поддержать свое значение, он сказал с надутым видом:
— Да, это так, но это не может относиться ко мне. Я с ним на другой ноге. Завтра же я вымою ему голову так, что он не скоро позабудет.
Гагарина, услышав эти слова, заволновалась и далеко отбросила от себя платок, который она держала в руках.