Тени моего города (Сборник)

Олди Генри Лайон

Поднимаясь по лестнице, он краем уха слушал разговор охраны, тут же забывшей о нем. Кто-то мрачно доказывал, что от здешней работы у самого папы римского мозги закипят. Ехал, значит, сюда на метро и вдруг осознал: в вагоне сидят манекены. Пластиковые. Только он – живой, и то под вопросом. Поезд мчится без остановок, станции мелькают осенней листвой: красные, желтые, зеленые. Зажмурился с перепугу, а тут: «Двери закрываются! Следующая станция – „Проспект…“» И баба с кошелкой из-за спины булькает: «Вы на следующей сходите? Сходите или нет?!» Если б не дежурство, непременно б водки нарезался… Дальше доктор слушать не стал. Еще один кандидат на постоянную прописку в пансионате. Хотя нет, охранника здесь не пропишут. Другой, знаете ли, контингент.

Всплыл в памяти последний визит к внуку. Внука он навещал регулярно, дважды

в год. Первые полчаса даже находил небезынтересным общение с малознакомым двадцатилетним парнем. Словно с разбегу окунался в бассейн, где жизнь сводилась к голубой воде дисплея: разбегающиеся круги «окошек», заплывы текстовых сообщений, тотализатор баннеров… Внука доктор уважал. Он всю жизнь уважал людей, увлеченных чем-то до самозабвения, до помешательства (пациентов доктор тоже уважал), и было приятно, что внук – один из таких. Доктор даже подсел к монитору, чего обычно не делал. Слова, слова, слова… Чат, сказал внук. Приветствия без радушия, шутки без начинки, сленг ради сленга – доктор пришел в восторг, понимая, что более бессмысленного занятия он не смог бы себе представить, даже раскалив воображение добела. Одиночество, доведенное до экстаза публичной мастурбацией. Лишь странная, назойливо повторяющаяся реплика особо привлекла внимание. Издалека, из глубин резонирующей паутины, некто кричал, надрывая электронные связки: «Где вы?! Отзовитесь! Лю-ю-юди-и-и!!!» Но его все игнорировали. В ответ на вопрос внук пожал плечами. Псих какой-то. Или вообще робот. Мэйла своего не дает, ай-пишка не отслеживается: небось через левый прокси заходит. Ты, деда, брось, тут бреда хватает, всякие «чмоки», «трямки», «здрямки»… А в равнодушие экрана продолжал биться, истекая отчаянием и безнадегой, сумасшедший призыв: «Люди! Где вы?! Лю-ю-ю-ди-и-и!» – но никто не желал замечать, слушать, слышать…

Кому-то было по-настоящему одиноко. Кому-то было плохо. Кто-то хотел к людям. А доктор с удовольствием поменялся бы с ним местами.

Орехом на зубах белки щелкнул ключ в замке. Кожаное кресло с изменяемой геометрией, сделанное по спецзаказу, приняло доктора в свои объятья. Некоторое время он устраивался поудобнее, ища расслабления. Закинул руки за голову; закрыл глаза. Однако желанный покой гулял внизу, не спеша подняться на второй этаж. Перед внутренним взглядом маячило лицо пациента: манекен с неоконченным гримом. Чего-то не хватало.

Чего?

Он просидел в кресле минут двадцать. Открыл глаза. Вяло, без интереса, перелистал бумаги в папке. Встал. Подошел к окну, раздвинув тяжелые шторы. В отблесках угасающего дня мелькнула некая соринка, раздражая зрение. Доктор вгляделся, щурясь сквозь стекла очков, которые забыл сменить.

Верно. Очки. Совершенно забыл. Или, наоборот, вовремя вспомнил?

Пальцы, окунувшись в боковой карман, нащупали шершавый пластик футляра. Ему хотелось убрать соринку (так мама в детстве языком вынимала ресничку, попавшую в глаз…) раньше, чем окончательно стемнеет. Но не предаваться же из-за сиюминутного желания унизительной спешке? Доктор включил настольную лампу, бережно извлек из футляра очки, чья оправа отливала бронзой. Придирчиво рассмотрел на просвет. Подышал на стекло. Аккуратно протер специальной фланелькой, хотя на сияющих стеклах не было ни пылинки, ни пятнышка. Спрятал старые очки в футляр, а футляр – в карман пиджака. Выключил лампу. Посидел десять секунд без движения, заново привыкая к полумраку.

И лишь тогда торжественно водрузил новые очки на нос.

О, сладостное ощущение перемен! Когда реальность потягивается во сне, неуловимо сдвигаясь всего на долю градуса. Но этого достаточно, чтобы все предстало в совершенно ином свете. Новый ракурс – и из бытия исчезает бессмысленность, пустота, обыденность ритма. Плоская монохромная картинка наливается красками, обретает глубину, объем, значение и скрытый смысл. Жизнь возвращает себе утерянный в суете вкус.

Доктор подошел к окну. На сей раз ему не пришлось всматриваться – соринка, выпав из глаза, сразу наполнилась конкретикой, несмотря на черничный кисель сумерек.

Старуха.

Та самая, что приходила два дня назад.

Мелкое движение внизу, на краю зрения, под самыми окнами, на миг отвлекло его от наблюдения за поздней гостьей. Что-то перемещалось меж клумб и кустов, оставляя за собой качающиеся стебли и листья. Доберман-сторож? Но существо вступило в желтый прямоугольник света, падавший из окна первого этажа, замешкалось – и доктор увидел. Маленький, не более полуметра ростом, големчик. Казалось, он был слеплен из чего попало: местами на тельце отблескивал металл, топорщились волокна древесины, бок покрывала белая эмаль, осыпаясь чешуйками… Доктор задумался: как он ухитрился все это рассмотреть со второго этажа, в неверном освещении?

Наверное, благодаря смене очков.

Големчик шустро рванул дальше, выскочил из световой клетки и пропал. Кажется, следом промчался еще один, но доктор опоздал его разглядеть. Недаром пациент утверждал, что не может их догнать. Надо полистать литературу по типичным фобиям. Освежить в памяти симптомы индуцированных психозов.

Тихо улыбаясь своим мыслям, доктор вышел из кабинета.

Палата пациента, любителя лепить «големчиков», располагалась в левом крыле первого этажа. Шаги гулко тревожили стерильную тишину коридора: ужин закончен, больных развели по комнатам, а ложились здесь рано. В основном контингент в пансионате подобрался тихий, самодостаточный. Перед дверью палаты номер восемь доктор немного постоял. Собственно, от самой двери осталось чуть больше половины. Словно большой пес с пастью, набитой акульими клыками, взял да и откусил кусок двери вместе с замком. Как бутерброд с маслом. Вернее, не с маслом, а с белой эмалью.

Или иначе: не откусил, а в три движения зачерпнул горстями, будто глину.

Доктор толкнул останки двери, входя. Пациент был здесь. Сидел на полу, привалясь спиной к кровати с оторванной спинкой. Левая ножка также отсутствовала. Рядом – на стене, в полу – виднелись отчетливые углубления со следами пальцев.

– Добрый вечер, доктор.

– Добрый вечер.

– Я обещал сказать вам, когда соберусь домой. Я говорю. Я собрался. Вы идете со мной?

Доктор оглянулся. Позади него в дверях переминались с ноги на ногу пять големчиков весьма неприятного вида. Каменный, деревянный, два цементных с примесью линолеума, один – цельнометаллический. В комнату протолкались еще двое, волоча груду одежды. Рубашка, брюки… Брюки показались доктору знакомыми. Такую форму носят охранники пансионата.

– Вы идете, доктор?

– Иду.

– Тогда подождите, я переоденусь. Спасибо. С вами получится лучше. Легче.

Зачем он согласился? Боится?! Нет, не боится.

Это все очки.

Новые старые очки.

И страстное желание узнать: чего не хватало в лице пациента, когда грим ложился на мертвую плоть манекена?!

– Пойдемте, доктор. Бабка ждет. Остальные тоже собираются. Нам пора.

Големчики умчались вперед. Дверь черного хода, обычно запертая в это время, оказалась приоткрытой. По дороге им никто не встретился. Темный парк ласково шелестел, расступаясь. Оба добермана лежали у ограды, преданно глядя в глаза стоявшей за решеткой старухи. Свита Бабки присутствовала, слегка ревнуя: дворняга, кошки, воробьи. На фоне ярких звезд мелькнули силуэты летучих мышей. Доктор покосился на пациента: тот шел, с трудом отрывая от земли ноги. Тайная сила тянула его назад, прочь от ограды, прочь от Бабки. Последняя вросла в землю, и лишь ветер играл с подолом цветастого платья. Она тоже сопротивлялась. По-своему.

Наконец пациент уперся в незримую стену. Остановился. С видимым усилием поднял взгляд на старуху.

– Кто это?

– Доктор.

– Он уходит с нами?

– Да.

– Хорошо.

– Хорошо. Забор?

– Я помогу. Сейчас…

Худые, дряблые руки потянулись вперед, просочились меж витыми прутьями ограды. Доберманы, как загипнотизированные, качнулись навстречу. Дворняга встрепенулась, тщетно пытаясь просунуть морду в вензель. Руки, перевитые набухшими венами, с внезапной нежностью потрепали по холкам огромных псов. Легко придвинули одного к другому, вдавливая, сминая, делая целым! Двухголовое существо отдавалось изменениям, блаженно повизгивая от удовольствия. Вот обе головы слились воедино, собака-гигант стала еще больше, а старуха продолжала усердно трудиться. Под ее умелыми пальцами дворняга вытянулась в лохматую сосиску с короткими лапами, без усилий проскользнула сквозь решетку и влилась в общую плоть. Так струя воды вливается в бассейн, исчезая без следа… Почти без следа. У нового существа едва заметно изменилась форма морды, окрас стал более светлым, прорезался хвост колечком.