Тени над Гудзоном

Башевис-Зингер Исаак

Борис Маковер не имел ни желания, ни времени пускаться в препирательства по поводу достоинств своего ребе. Сам Борис Маковер едва держался на ногах. Ребе опасно болен и некому его заменить. О чем же тут спорить? Он поел и произнес положенное благословение. Надев шелковый лапсердак и штраймл, Борис Маковер отправился к ребе на Клаймер-стрит. Женского отделения молельни у ребе не было. Немногим присутствовавшим женщинам приходилось молиться на кухне. Молельня для мужчин, уже полностью готовая, еще пустовала. Там стояли священный кивот с белой шелковой занавесью, стол для чтения Торы, несколько скамей. Было и место для кантора. На стенах — книжные полки. В подсвечниках — свечи, но их еще не зажгли. Под потолком — электрическая лампочка. На улице, под окном, стоял грузовик, и Борис Маковер задвинул занавеску. Нет, Америка это не Гер и даже не Александер, [389] но Владыка мира везде один и тот же. А быть цадиком здесь еще труднее, чем в Польше.

389

Еврейское

название местечка Александрув-Лодзинский в Лодзинском воеводстве, Польша. До Холокоста Александер был центром одного из крупнейших в Польше хасидских дворов (александровские хасиды).

С кухни вошла маленькая женщина с платком на голове и в клеенчатом переднике.

— С праздником!

— С праздником, Двойреле! Как дела у ребе?

— Ну…

— Он сейчас придет?

— Да. А где же ваша миссис?

— Она сейчас придет. Я думал, что тут будет минха [390] с миньяном, — поколебавшись, ответил Борис Маковер.

— Скажите спасибо, если миньян будет на вечернюю молитву, — пошутила Двойреле.

— Ну-ну! У Бога всегда будет свой миньян!..

390

Предвечерняя молитва.

Двойреле вышла, а Борис Маковер зашагал туда-сюда по комнате, читая «Порядок жертвоприношений». [391] Сейчас он вспоминал молитву минха в канун Новолетия у старого ребе. Собиралось так много людей, что в синагоге яблоку было негде упасть. Синагогальные служки ставили вокруг стола ограду из досок. Синагога была полна штраймлов, атласа, бород, пейсов, еврейских запахов, еврейских голосов. Когда служка открывал дверь в комнату ребе, начиналась такая толкотня, что люди буквально лезли друг другу на головы. Каждый рвался поприветствовать ребе. Не раз случалось, что какой-нибудь молодой человек терял сознание. «Как странно, — думал Борис Маковер, — там евреи были в настоящем Изгнании, они дрожали перед каждым начальником, перед каждым иноверцем. И тем не менее двор ребе был царством. Здесь евреи свободны, но даже на минху в канун Новолетия здесь нет миньяна в доме ребе, а под его окном шумит грузовик. Через год в это время здесь, может быть, уже никого не будет, потому что ребе… — Борис Маковер покачал головой, отгоняя посторонние мысли. — Ну что ж? И там тоже не жили вечно… Только там не так боялись смерти…»

391

Несколько фрагментов из Торы, касающихся порядка жертвоприношений в Храме. Включены в еврейские молитвенники в память о храмовой службе.

Борис Маковер начал читать молитвенник с глубокой сосредоточенностью. При этом он переводил каждую фразу с иврита на идиш: «Благо тем, кто сидит в доме Твоем. Они будут восхвалять Тебя вечно… Велик Господь и восхваляем весьма. И величие его непостижимо. Поколение за поколением будут восхвалять Твои деяния, и о Твоих подвигах будут они говорить…» [392]

Дверь открылась, и Борис Маковер увидел ребе, низенького, широкоплечего и надутого. Борода его была наполовину рыжей, наполовину седой. Росла она как-то косо. Пейсы выступали по бокам высокого лба, вылезая из-под плоской шляпы. Ребе носил атласный сюртук, башмаки, чулки и арбеканфес, кисти которого доставали до колен. Из-под лохматых бровей смотрели темные глаза, вопрошающие и как будто не узнающие.

392

Начало предвечерней молитвы.

Борис Маковер прервал молитву:

— Мир вам, ребе!

Ребе медленно протянул маленькую руку:

— Мир вам, реб Борух Маковер!

— Как вы себя чувствуете, ребе? Уже время читать предвечернюю молитву.

— Где же Двойреле? Надо зажигать свечи.

Ребе разговаривал как-то неуверенно, словно человек, который только что пробудился от сна. Сразу же на пороге появилась Двойреле.

— Почему ты не зажигаешь свечи в подсвечнике? — спросил ребе.

— Сейчас, папа, я уже иду за спичками…

Двойра вышла из комнаты, потом вернулась и зажгла свечи. После этого она снова вышла. Борис Маковер произнес:

— Боюсь, что на минху не будет миньяна.

Ребе махнул рукой:

— Что ж, молитесь без миньяна…

2

Борису Маковеру приготовили праздничную трапезу в гостинице, но ребе пригласил его и Фриду Тамар к себе на первую трапезу Новолетия. Кроме гостей присутствовали только ребе и Двойреле. Все шло как полагается. Стол был накрыт. В подсвечниках горели свечи. Ребе и Борис Маковер произнесли кидуш, выполнив тем самым заповедь и за себя самих, и за женщин. Ели халу с медом, яблоки с медом, голову карпа, морковь, но ребе едва попробовал все эти кушанья. Было отчетливо видно, что ему трудно проглотить даже маленький кусочек халы. Они долго сидели за столом молча. Борис Маковер — рядом с ребе, женщины — в конце стола. Ребе поминутно клал руку себе на лоб, проводил ей по лицу, по бороде. В Новолетие не

поют праздничных песнопений. Ребе что-то бурчал себе под нос — какую-то мелодию и одновременно не мелодию, полустон-полулепет, похожий на лепетание ребенка, который только учится разговаривать, или же старика, который все уже сказал. Борис Маковер прислушивался к каждому звуку. Он узнавал в этом бормотании фрагменты давно забытых мелодий. Все смешалось здесь: кусочек «Кол мекадеш швии», [393] отрывок из «Бней гейхала», [394] мелодия из «Ярети би-фцоти» [395] и просто такие звуки, которые произносили без слов. Ему казалось, что ребе хочет сказать: «Ну и что? Всё? Отжил свое? Так что же, Отец наш небесный, я здесь исправил? Зачем-то, наверное, я все-таки был нужен на этом свете. Но зачем? И куда я сейчас ухожу? И кого я здесь оставляю? И что будет с евреями? Сколько гитлеров Владыка мира еще нашлет на них? Ну а сами они? Ведь они становятся хуже, а не лучше. Так что же будет в результате? Ай-ай, худо дело… И становится все хуже с каждым мгновением!..» Борис Маковер сидел и молчал. Из уст ребе не выходило ни единого слова, но Борис Маковер все понимал, как будто на него вдруг снизошел дух святой. Через какое-то время он прикрыл глаза. Вдруг вздохи и стоны ребе превратились в слова. Ребе произнес на иврите слова из Торы:

393

«Всякий, кто освящает день седьмой» (иврит) — пиют, написанный рабби Моше бен Калонимосом, жившим в X в. в Италии.

394

«Сыны Храма» (арам.) — пиют, автор рабби Ицхак Лурия (святой Ари).

395

«Трепещу я, начиная молитву» (иврит) — пиют, автор Иекутиэль бар Моше.

— «И за грехи наши были изгнаны мы из страны нашей…» [396]

И продолжил на идише:

— Когда душа чиста, она не видит изъяна в приземленности, в материальности. На высоких уровнях земля и небо — это одно и то же. Для настоящего праведника камень так же хорош, как и святая книга. Нет разницы между плодом и благословением на плод. Если Господь — во всяком месте, то и всякое место — Господь. Праотцу Аврааму не надо было карабкаться на небо. Для него небо было на земле. Он даже угощал едой ангелов, ибо все духовно: шатер, солнце, бык, пыль на ногах.

396

фрагмент из молитвы «Мусаф» службы Новолетия.

«И явился Господь Аврааму в дубраве Мамре», [397] — снова на иврите процитировал ребе и снова перешел на простой еврейский язык:

— В деревьях Господь, да будет благословенно Имя Его, показался Аврааму. Но все это — покуда человек непорочен. Однако как только начинается падение уровня, начинает казаться, что земля — это материальность. Нечестивец во всем видит грубость, греховность, нечестивость, потому что видит себя самого.

«И за грехи наши», — продолжил ребе на иврите и тут же перевел эти слова на идиш и истолковал их:

397

Берешит (Бытие), 18:1.

— За грехи наши были мы изгнаны из нашей земли…

И снова по-древнееврейски:

— «И удалены были мы из страны нашей…» [398] — И снова перевод с толкованием: — «И не можем мы исполнять свои обязанности…» [399] И потому не может человек исполнить свой долг. Даже если он не хочет исполнить свой долг. Потому что все кажется ему мелким, убогим, темным. А ему бы хотелось летать в небе. Но каково же лекарство?

«В доме, который Ты избрал…» Человек должен понять, что Господь, да будет благословенно Имя Его, выбрал для него эту страну…

398

Продолжение упомянутого фрагмента из молитвы «Мусаф».

399

Там же.

«В доме великом и святом, который назван Именем Твоим…» Земля эта — комната в большом доме, во дворце Всевышнего… То, что Владыка мира может сделать наверху, Он может сделать и внизу.

«Из-за руки, обрушившейся на Храм Твой…» Рука Его способна дотянуться от престола Его до Нью-Йорка… или даже до могилы… Таково толкование: «Жаждет Тебя душа моя, стремится к Тебе плоть моя…» [400] Иногда кажется, что душа тянется к небу, но нет, это стремится плоть моя. Жажда, стремление берется от тела, от материальности…

400

Теилим (Псалмы), 63:2.