Тени над Гудзоном
Шрифт:
— Ну, Он повелел. Я услышал глас с неба: «Герц, сын Якова, позвони Эстер, дочери Менахема-Довида…» И вот…
— Смейся, смейся. Мы не одни, Герц. Нас окружают всяческие силы — добрые, злые, умные, глупые… Герц, я обязательно должна с тобой поговорить!
— Когда?
— Этой же ночью.
7
Он сделал то, во что сам не мог поверить: сел в автомобиль и в двенадцать часов ночи поехал к Эстер. «Ну, все это от скуки, — говорил он сам себе. — Даже войны устраивают, чтобы прогнать скуку. Не хватало еще, чтобы я попал в аварию!..»
Он пересек мост в направлении
Каждый раз, когда Грейн ехал по этой дороге, он удивлялся. В полутьме он толком не узнавал улиц, дорог. Двигался как будто вслепую. Он въехал на Манхэттен-Бич и снова оказался на улице, где жила Эстер. Грейн выглянул из машины и вдохнул запах океана. Волны по-прежнему бросались на полуразвалившуюся дамбу с безумным весельем никогда не отступающего врага. Сгустки мрака витали над океаном. Огни маяков мерцали и искрились, словно играя в прятки. Большая Медведица торчала на небе там, где ее оставили. В окне Эстер за белой занавеской горел свет. У Грейна в кошельке еще остался ключ от двери подъезда. Он поднялся по неосвещенным ступеням. Вдохнул запах, который прочно запечатлелся в его памяти, но который он тем не менее уже начал забывать. Эстер стояла в дверях — ждала его, как невеста жениха. Протянула к нему руки, чтобы обнять, но тут же убрала их…
Грейн был теперь и своим, и чужим одновременно. Это была чуждость своего, который оторвался. Он снял пальто, и Эстер аккуратно повесила его в шкаф. Она оценивающе взглянула на Грейна. В глазах ее появилась усмешка: сдержанный смех своего человека, вынужденного играть роль чужого. Он заметил в Эстер перемену. За эту пару недель она как-то помолодела. Может быть, похудела? Может быть, сменила прическу? У нее снова появилась былая привлекательность. Она улыбалась загадочной улыбкой, которая словно говорила: «Как-то справляемся и без тебя… Ты не единственный мужчина на свете…» Грейну показалось, что и в квартире что-то изменилось. Может быть, она переставила мебель? Появились какие-то новые предметы? Сама Эстер была в новом платье. Грейн уселся на стул, а она устроилась напротив. Она положила ногу на ногу и поправила платье на коленях кокетливым движением никогда не стареющей женщины.
— Для человека, который приехал из Флориды, ты не достаточно загорелый, — сказала Эстер.
— Ты знаешь, что я избегаю солнца.
— Да, знаю.
И она улыбнулась в знак того, что эти слова многозначительны и символичны.
— Ну, как поживает еврей-изменщик? — спросила она.
— Ты знаешь, как дела у изменщика.
— Да.
И Эстер улыбнулась улыбкой женщины, привыкшей
Они разговаривали отрывистыми фразами. Она расспрашивала его о Майами. «Там действительно тепло? Там, правда, купаются в океане зимой? Что он хочет сейчас? Чаю? Кофе? Может быть, рюмку водки?» Раз уже он, Грейн, чужой, то его надо угощать. Она встала со стула и принялась хлопотать. Ушла на кухню и надолго там задержалась. Вернулась с бутылкой ликера и блюдом, на котором лежали бабка и печенье. Все это она поставила перед ним на стол и сказала:
— Это для тебя.
— Без тебя я пить не буду.
— Я тоже выпью.
Она наполнила рюмку для него. Потом для себя. Бутылка дрожала в ее руке. Немного ликера пролилось на вышитую скатерть.
— Лехаим! Ну, что я могу тебе пожелать? Чтобы не было плохо!
И она чокнулась с ним.
Как только Эстер выпила, ее лицо изменилось, стало строгим, немолодым и странно серьезным, как будто она только сейчас поняла весь ужас ситуации. Под ее глазами появились голубоватые пятна. Она сказала:
— Я обязана с тобой поговорить!
— Что случилось? Кто-то сделал тебе предложение?
Эстер напряглась:
— Да.
— Кто это?
Эстер рассмеялась:
— Это не один человек, а двое.
— Сразу двое?
Он хотел рассмеяться, но не смог. Ему даже показалось, что он краснеет — не от смущения, а от унижения. От нее так и несло древним женским притворством, обнаженной и бесстыдной своекорыстностью, стоявшей за всеми ее словами, клятвами, любовными признаниями. «Зачем же она меня позвала, если за ней бегают два претендента на руку? — спросил он себя. — К чему все эти драматические речи по телефону? Чтобы вызвать меня и читать вместе со мной псалмы?..» У него возникло острое ощущение беспомощности человека, позволившего заманить себя в ловушку. Эта Эстер, сидевшая сейчас напротив, больше не была его любовницей. Она была врагом, который выманил его из дому, чтобы похвалиться им и подразнить кого-то. Взгляд ее был полон страдания, но и жестокости.
— Чего ты от меня хочешь? Спросить совета?
— Да, совета.
Ему стало до тошноты противно.
— Я сейчас слишком устал, чтобы давать советы.
Эстер посмотрела на него искоса:
— Я думала, что мы никогда больше не увидимся, но ты позвонил мне, ты мне, а не я тебе. На что ты рассчитывал? На то, что я буду сидеть и жаловаться на судьбу, в то время как ты разъезжаешь повсюду с дочерью Бориса Маковера? Да, меня еще хотят, мой дорогой, меня еще хотят. Для тебя я, может быть, старуха, но для других я молодая женщина. Все ведь относительно, не так ли? Для Мафусаила столетняя старуха была маленькой девочкой…
— Сколько им лет? Восемьдесят? Девяносто?
— Одному нет еще шестидесяти, а другому — чуть за шестьдесят. Не смотри на меня с такой иронией. Ты тоже уже не юноша. Раз уж моя любовь обанкротилась, я должна быть практичной. Я решила выйти замуж. Пусть мне это даже будет стоить жизни. Я обязана тебе доказать, что я не такая клуша, как ты думал.
— Я ничего такого не думал…
— Ты думал, что я могу быть только довеском, пятым колесом в телеге. Но эти двое мужчин хотят меня. Один из них — ученый, а другой — богач. Прямо как в хасидской истории.