Тени пустыни
Шрифт:
— Мне пора, — мрачно сказал Петр Иванович. — Вы знаете, у меня дела экспедиции. Позвольте мне уехать.
— Пиф–паф! — орал Керим–хан, и слюна текла по его черным усам. Люблю тебя, урус. Хороший ты человек! Едем пиф–паф.
И тут же, оттащив его за чадыр, пьяно зашептал в ухо:
— Зачем с инглизом шушукаешься? Заговоры? Хитрости?
Доктор заглянул в глаза Керим–хана, потемневшие от ненависти, и холодок коснулся сердца.
— Мы — врачи. Он и я. И у нас есть врачебные секреты. А меня отпустите! Останется при Бархут–ханум мистер Уормс…
— Так он все–таки врач? Ты думаешь?
Керим–хан потащил всех на охоту. Разве неистового белуджа переспоришь! Пришлось покориться и поехать. Так вышло. Судьба! А «судьба» была шумлива, сильно пьяна, навязчива и болтлива.
Петр Иванович пожимал плечами и, откровенно говоря, все ждал… Он мог ждать чего угодно от Керим–хана, от его дурной головы, затуманенной винными и терьячными парами. Петр Иванович только приказал Алаярбеку Даниарбеку не отставать от него ни на шаг.
Алаярбек Даниарбек вообще ни в каких разговорах не участвовал. Он молчал. Он не переносил Керим–хана. В первый же день по приезде Керим–хан оборвал его на полуслове. Маленький самаркандец считал, что делает честь Керим–хану, садясь за один с ним дастархан.
Алаярбек Даниарбек почернел, пожелтел, осунулся. Он болел. На Востоке болеют от обиды. Петр Иванович хорошо знал своего спутника, знал его чрезмерную впечатлительность. Сейчас доктору вовсе не хотелось смеяться. Обстановка не располагала. Но при взгляде на Алаярбека Даниарбека Петр Иванович невольно улыбнулся. Да и как сдержать улыбку? Маленький самаркандец так походил на кожаный бурдюк, нелепо раздувшийся от воды и растопыривший ножки и ручки–коротышки. В бурдюке что–то бурлило и ворчало, словно вот–вот он лопнет.
Петр Иванович прислушался к бурчанию бурдюка. Поразительно — бурдюк декламировал газель поэта Ансари:
О Ансари! Ты играешь в шахматы с роком!
Вдруг ты получишь мат
И злой рок хитро выиграет?
Да, видно, бурдюк грозил прорваться, а тогда — жди беды. В Азии дела делаются в одно мгновение. Надо успокоить Алаярбека Даниарбека.
И доктор прибег к испытанному у узбеков средству — к аскиябозлику состязанию в остротах. На многозначительную мысль Ансари он ответил словами Саади:
От кого ты, Лукман, научился вежливости?
«От невежд», — ответил мудрый врач.
— Вежливость? У Керим–хана вежливость?! На пути совершенствования он давно стал хромым ослом! — отрезал маленький самаркандец, и в груди у него снова забурлило, забурчало.
— Мы здесь гости. Лев и джейран на водопое пьют воду рядом, — заметил доктор.
— Мой нож давно уже соскучился по кишкам этого льва…
— Ой–ой, то он ишак, то лев. А до Самарканда тысяча верст. Помните, стойкие не сходят с пути благоразумия.
Напоминание о Самарканде заставило Алаярбека Даниарбека еще сильнее забурлить, и доктор ничего больше не смог разобрать.
Тем временем они вышли на открытый берег. Тяжелые воды Герируда сверкающей ртутью катились мимо. Вдали, чуть видные в испарениях, млели домишки у переправы. Наперерез, через реку, полз каюк перевозчика.
С шумом, треском, воплями из тугаев на прибрежный песок вывалилась орава охотников под предводительством распаленного, красного от водки и солнечных лучей Керим–хана. Взмахнув новеньким английским винчестером, он окликнул Алаярбека Даниарбека:
— Самарканд, а Самарканд! Ты хоть раз в жизни выстрелил, Самарканд! Да ты зажимаешь уши, когда стреляют, Самарканд!
Доктор опасливо глянул на Алаярбека Даниарбека. Благоразумие, осторожность являлись, пожалуй, главными добродетелями маленького самаркандца. Ну а вдруг… Ну а если он схватится за нож? Можно представить себе, что произойдет!
Но Алаярбек Даниарбек не схватился за рукоятку своего отличного уратюбинской стали ножа. Он вежливо улыбнулся и сказал, вкладывая в свой тон столько издевки, сколько мог:
— О ваше превосходительство, позвольте мне ваше разболтанное ружьишко, из которого стрелял еще сам допотопный Сиявуш.
— Что ты болтаешь, умник! Мой винчестер — весенняя молния.
Но он безропотно отдал винтовку Алаярбеку Даниарбеку со словами:
— Только не зажмуривай глаза, эй, ты, Самарканд!
Вместо ответа Алаярбек Даниарбек, почти не целясь, выстрелил. Ворона, сидевшая на верхушке тугайного тополя, упала.
— Ого, да ты умеешь, оказывается. Стреляй!
— Во что?.. Где твои кабаны, хан?
Пошатываясь на месте, Керим–хан завертел своей головой в гигантской чалме и заревел:
— Вон… Смотри! Кабан! Цель в глаз…
У Петра Ивановича сердце сжалось.
«Начинается», — подумал он, проследив взгляд белуджа.
По белой сухой отмели, держа винтовку опущенной вниз и разглядывая на песке кабаньи следы, шел мистер Джеффри Уормс. Услышав вопль Керим–хана, он помахал пробковым шлемом и крикнул что–то в ответ, но ветер отнес его слова.
— Кабан! — вопил вождь белуджей. — Настоящий кабан! Стреляй!
— Что ты! — протянул маленький самаркандец, жадно разглядывая белуджа. — Зачем стрелять в него? Что он, враг мне? Если захочу, найду врага.
Он побледнел как смерть. Его трясло.
— Заяц ты, баба ты… Клянусь аллахом, ты, Самарканд, трусливая твоя душа, промажешь…
— Я не убийца.
Жилы на руках Алаярбека Даниарбека напряглись. Глаза его, сверлившие белуджа, сделались дикими.
— Стреляй! — кричал Керим–хан.
Доктор шагнул вперед и схватил за дуло винтовку.