Тени воллюста
Шрифт:
– Восемнадцать? Боже, – пробормотал Игорь.
– Ты что-то сказал, Игорь?
– Нет, извините.
– Мама, послушай… – начала было Ирина.
– Обращайся ко мне – Мирослава Давидовна. Мы не одни.
– Но Игорь свой!
– Конечно. Как там Гильотина, моя малышка? Мне бы не хотелось забирать ее обратно.
– Ты дала ей имя, потом вручила нам, теперь намекаешь, что готова отнять ее… Может, ты и родила ее? – Ирина вперилась в кусочек морковки, мечтая о том, чтобы он вспыхнул.
Она и сама не понимала, что хотела вложить в эти слова. Злость? Ревность? Упрек за то, что полюбила глупую кошку?
А потом грянуло очередное унижение.
Некрасова-старшая рассмеялась, и щёки Ирины залил ядовитый румянец. Ее мать смеялась настолько редко, что ее смех можно было занести в Красную книгу, а смеялась она лишь над откровенными глупостями.
– Если я родила ее, то люби ее как сестру, Ирэн. – Не придав значения страданиям дочери, Некрасова-старшая продолжила: – Меню обычное: английская, французская кухня. Десерт из белых трюфелей. Тратиться на подарок ни к чему, но кое-что сделать придется: оденьтесь соответственно.
Игорь дернулся, но звука пощечины, которую он с Ириной только что получил, так и не услышал. Взял серебряную вилку и пожалел, что не может согнуть ее. Этим он бы только укрепил Некрасову-старшую во мнении, что они – примитивные и недалекие родственники, способные испортить что угодно. Ладно его считали таким, но собственную дочь?
Лицо Ирины понемногу отвердевало, теряя цвет.
– И ты нас позвала, чтобы лично напомнить о подобающем внешнем виде?
– Так вы не сошлетесь на плебейскую забывчивость.
– Господи боже, я твоя дочь, а не бродяга! – Ирина вскочила. Внутри клокотали ярость и злость. – Ты просто упертая, зашоренная…
И всё. Печь, что секунду назад готова была выковать раскаленное жало, остыла.
– Кто? Договаривай. Так кто же я, Ирэн? – Глаза Некрасовой-старшей потемнели, транслируя температуру глухого январского льда. – Что за крестьянские замашки?
Крючок, коим обернулось слово «крестьянские», нырнул глубоко в душу Ирины и отыскал гнойник, занимавший там последние годы всё свободное пространство.
Зацеп.
Рывок.
Брызги. Такие зеленые, такие отвратительные, что хотелось выть.
Влагалище Ирины наполнили жар и боль. Плечи затряслись. Она вцепилась в стол, чтобы не упасть. Перед глазами развернулся тот самый день – день, когда сидевшее во главе стола чудовище прокляло ее.
Всё случилось незадолго до ее тринадцатого дня рождения. К тому времени Ирина уже смирилась с такими капризами женского организма, как месячные. Но место, откуда они настойчиво показывались, требовало детального изучения.
Не то чтобы она раньше никогда не исследовала свое тело. Бывало, конечно. Дети вообще очень любопытны. Однако по мере взросления ощущения менялись, принося всё больше удовольствия. Это и послужило началом и крахом ее полноценной сексуальной жизни.
Было уже почти десять часов вечера, когда Ирина, закрывшись у себя в комнате, забралась под одеяло. Она никогда не думала, что займется этим целенаправленно, и в тот день ей хотелось дойти до конца. Мать пребывала где-то в доме, но она никогда не заходила в комнату дочери, если того не требовала перестановка мебели или что-то еще, столь же незначительное.
Всё получалось как надо, и Ирина, обнаружив, что ее пальцы сильно увлажнились, задумалась, почему не делала этого раньше. И если бы у нее хватало опыта, то она сообразила, что стоит вести себя потише.
Стон перерос в неконтролируемый крик.
Мгновениями позже дверь затрещала, и в комнату, сорвав замок, влетела Некрасова-старшая. Ее напряженное лицо сказало, что она обеспокоена отнюдь не безопасностью дочери, как могло сперва показаться. Оставалось только догадываться, какая сила притащила ее и напитала мощью высадить дверь.
Вероятно, проблема заключалась в том, что крик могла услышать прислуга или охрана. А это означало – сплетни и газетные заголовки, повествующие на весь мир о чересчур громких стонах двенадцатилетней девочки.
И всё это – в резиденции Некрасовых.
Такого ужаса Ирина в жизни не испытывала. Мать, словно хищник, обнаруживший умирающее животное, не сводила глаз с ее бедер, закрытых теплым пуховым одеялом. Она рванула к ее кровати и сорвала ненадежную защиту.
Штанишки пижамы так и остались на левой ноге, приспущенными до щиколотки.
Покажи! Покажи, что там!
Мама! Нет!
Покажи, дрянь!
Цепкие пальцы с нечеловеческой силой разжали колени Ирины, и ее возбужденная, еще мокрая вульва, овитая пушком рыжих волос, предстала перед родительницей.
Дрянная сучка! Так нельзя! Я выбью из тебя эту крестьянскую дурь!
Именно в тот момент, наблюдая, как на лбу и шее матери вздуваются вены от вопля, Ирина осознала, что видит чудовище.
Монстр стянул ее за волосы с кровати и ревом оповестил всех, кто слышал, что к комнате запрещено приближаться. Чудовище лупило Ирину до тех пор, пока не устали лапы, а потом заставило держать подушку у лица и било уже в нее. Всё закончилось сломанным запястьем обезумевшей хозяйки особняка.
Боль отрезвила Некрасову-старшую, и она оставила Ирину в покое.
А Ирина оставила в покое себя. На долгие годы.
Они никогда не обсуждали тот вечер. Просто неосторожный удар рукой об угол стола. Просто опухшее от слёз лицо дочери.