Теодосия и последний фараон
Шрифт:
Гаджи ахнул от радости, но тут же взял себя в руки и требовательно спросил.
– Откуда вам это стало известно, мисс?
«А он будет хорошим правителем, – подумала я. – И в первую очередь станет заботиться не о самом себе, а о своем народе».
– Я видела их собственными глазами, – ответила я. – У тебя очень славная сестра, сейчас они вместе с Сефу ждут твоего возвращения.
Гаджи немного помолчал, переваривая услышанную новость и покачивая ногой от волнения и радости.
– После того, как с плохими людьми покончено, я больше не нужен мисс-эфенди? – спросил он, наконец.
– Нет. А если даже мне
За дверью комнаты, в которой мы сидели, послышалось движение, и, шелестя по воздуху знакомым черным плащом, к нам вошел Хальфани.
– Вы сделали это, – тихо сказала я.
– И вы тоже, – кивнул он в ответ, а затем перевел взгляд на Гаджи и облегченно вздохнул. – Мы очень обязаны вам, Рехет, – и добавил, взглянув на продолжающих спорить полицейских. – Я думаю, нам с мальчиком самое время потихоньку скрыться.
– Согласна, – ответила я, и, не давая Гаджи времени заколебаться, быстро обняла его. – Будь здоров, береги себя.
– Постараюсь, мисс-эфенди. И вы тоже.
Я моргнула, прогоняя выступившие на глазах слезы, а Хальфани с поклоном сказал мне:
– Не волнуйтесь, Рехет. Вы с ним еще увидитесь, когда он приведет нашу страну к независимости!
Он улыбнулся (что тоже было редкостью для него, как и для Ядвиги), взмахнул своим черным плащом и вместе с Гаджи исчез через заднюю дверь – как раз в тот момент, когда через переднюю дверь в участок вошел мой папа.
Начались шумные приветствия, обнимания и целования. Затем папа стал громко настаивать на том, чтобы Хабибе немедленно выплатили вознаграждение, которое он обещал через газету тому, кто сумеет найти нас, а один из полицейских принялся доказывать, что она могла сама нас похитить для того, чтобы получить эти деньги.
Интересно, этот полицейский часом не родственник мистеру Бингу? Папа только досадливо махнул на полицейского рукой.
Ну, что, на этом все? Нет, не совсем.
Мне необходимо было еще найти возможность переговорить с майором Гриндлом, узнать у него, почему наша операция пошла вкривь и вкось и чем она в конечном итоге завершилась. Судя по взглядам, которые время от времени бросал на меня майор, ему тоже было о чем расспросить меня.
Шанс поговорить нам выпал, когда полицейские решили допросить меня и маму по отдельности, чтобы сверить наши показания. Поскольку мама все еще находилась на грани истерики, папа решил пойти вместе с ней. Возле двери кабинета, в который пригласили маму, он остановился, и по выражению его лица я догадалась, что папа прикидывает, можно ли меня оставить одну.
– Я побуду здесь вместе с майором Гриндлом, – заверила я его. – Со мной все будет хорошо.
Я широко улыбнулась папе, а затем произошло нечто странное и удивительное.
Папа вернулся от двери ко мне и поцеловал меня в макушку.
– Я знаю, что с тобой все будет хорошо, ты у меня невероятно крепкая и стойкая.
Затем он вернулся к маме и закрыл за собой дверь.
Наконец, мы с майором Гриндлом остались наедине. Ну, если не считать, конечно, Ядвиги и Румпфа, но они сидели на скамье у противоположной стены участка, и полицейских – но эти сновали мимо с бумажками
Это были донесения о беспорядках в ходе демонстрации и о небольшом землетрясении в самом центре Луксорского храма – туда тоже необходимо было направить наряд. Был даже один ну совершенно уже бредовый рапорт о замеченном в пустыне рядом с городом черном льве. Эту бумагу начальник полицейского участка сразу же выбросил в мусорную корзину.
Итак, пользуясь тем, что нам никто не мешал и никому до нас не было дела, я спросила у майора.
– Скажите, что пошло не так? Как слугам Хаоса удалось ускользнуть от вас?
– Мы не предусмотрели возможность демонстрации, – с сожалением в голосе ответил Гриндл.
– Вам известно, что они сами и организовали ее?
– Нет, но не удивлен, узнав об этом. Из-за демонстрации улицы были забиты народом, поэтому мы не смогли ударить из засады. Нам оставалось лишь пропустить слуг Хаоса, решивших прикрыться, как щитом, ни в чем не повинными людьми. Поняв, что ударить из засады нам не удастся, мы поспешили в Луксорский храм, – здесь майор взглянул на меня с любопытством и одновременно с хитрецой и продолжил. – Представьте наше удивление, когда мы увидели во дворе храма огромную черную пантеру, она расправлялась со слугами Хаоса, словно со стайкой мышей. Не трогая при этом никого из уаджетинов. Вот чудеса-то!
– Вы нашли фон Браггеншнотта, сэр? – спросила я и добавила, проглотив комок в горле. – Он был… мертв?
Майор Гриндл выпрямил спину, сморщил нос от отвращения и сказал:
– Фон Браггеншнотт? Нет, его мы не нашли. А где он был?
С упавшим сердцем я рассказала майору о том, как фон Браггеншнотт преследовал нас до самого внутреннего святилища в храме, и закончила свою историю словами:
– Исида – ее вы приняли за черную пантеру – напала на него первой, мы шли за ней и так спешили покинуть храм, что не стали проверять, где этот чертов немец и что с ним.
– Я немедленно пошлю кого-нибудь разузнать обо всем точнее.
– Превращение Исиды было для нас единственной возможностью выбраться из тупика, в котором мы оказались. Во всяком случае, ничего лучшего я тогда не смогла придумать.
– Это был прекрасный план, и к тому же великолепно исполненный, – восторженно сказал майор. – Скажите, вы объясните мне, как это делается?
Я оглянулась на дверь, за которой сейчас сидела моя мама, и сказала:
– Вам объясню при случае. А вот как мне объяснить все моей маме? Она слишком многое успела увидеть.
Майор Гриндл окинул меня пристальным взглядом своих синих глаз и ответил:
– Слушайте свое сердце, мисс Трокмортон, оно подскажет.
– Да, но оно пока что ничего не подсказывает, а объясняться мне придется очень скоро, – действительно, глупо было бы надеяться на то, что мама чудесным образом вдруг забудет обо всем, что случилось в храме, и ничего не расскажет папе. – У вас есть семья? – спросила я Гриндла.
Он отрицательно качнул головой, и передо мной вдруг как на ладони открылась вся жизнь этого искателя приключений и та цена, которой эта жизнь оплачена. За право вести такую жизнь майор платил тем, что у него не было семьи, не было настоящих друзей, с которыми он мог бы поделиться всеми своими мыслями и тайнами. Он был одинок, ужасно одинок. Я крепко обняла Гриндла за шею и прошептала: