Теодосия и Сердце Египта
Шрифт:
Генри приезжает на каникулы
Сегодня вокзал Чаринг-Кросс был похож на сумасшедший дом еще больше, чем вчера, – если, конечно, допустить, что такое возможно в принципе. Взрослые в дорожных костюмах тащили чемоданы и загоняли в вокзал орущих детей, а между ними лавировали носильщики со своими груженными багажом тележками. Прибывавшие один за другим поезда выплескивали из себя на платформы все новые и новые толпы приехавших на каникулы школьников. Я рассматривала очередную такую толпу в поисках Генри, когда кто-то дернул
– Привет, – сказал он.
Стики выглядел чуть мрачнее, чем вчера, ворот его рубашки был распахнут.
– Привет, – ответила я. – Я надеялась, что найду тебя…
– Но нашел тебя все-таки я.
– Какая разница, – махнула я рукой. – Что ты узнал?
– Черт побери, мисс! – воскликнул Стики, глядя на мою руку. – Вы дрались?
– Нет, не дралась, – ответила я. – Просто мы немного повздорили с моей кошкой.
Юный карманник осмотрел меня с головы до ног, почесал подбородок и присвистнул.
– Кошка, значит? Ну что ж, львы – тоже кошки.
– В тот момент в ней было что-то от львицы, – согласилась я. – Ну, так что же ты выяснил?
– Тот тип встретился с какими-то важными шишками на Карлтон Террас.
– Карлтон Террас! Это же рядом с германским посольством?
Означало ли это, что тот странный тип – немец? И зачем какому-то немцу шпионить за мамой? Или так пристально следить за ее сундуками?
– Я просто шел за ними, мисс, – пожал плечами Стики. – Они у меня дорогу не спрашивали. – Он стрельнул глазами через мое плечо, затем посмотрел мне в лицо и спросил: – Теперь мы квиты, мисс?
– Да, я полагаю…
– Мне нужно идти, – поспешно сказал он и повернулся, собираясь уходить.
– Погоди минутку, – произнесла я. – Как я смогу тебя найти?
Мальчишка ухмыльнулся, и я увидела, что у него во рту не хватает зуба.
– Обычно я каждый день бываю здесь, на вокзале.
Он еще раз глянул через мое плечо и тут же исчез, растворившись в толпе, а я поразилась тому, какой одинокой я внезапно почувствовала себя. Человек так быстро привыкает к тому, что у него есть союзник.
Тут я услышала за своей спиной голос – к сожалению, до отвращения знакомый.
– А папа знает об этом?
Я медленно повернулась.
– Генри. Ты приехал. – Я старалась говорить так, чтобы скрыть свое разочарование. Хотя бы отчасти. Жаль, что Генри не может быть таким же полезным, как Стики Уилл.
– Тебе так не хватает друзей, что ты цепляешься за кого попало?
Я вспыхнула, сжала кулаки и сердито ответила:
– У меня много друзей.
– Правда? Кто? Твоя тощая кошка? Флимп? Тот скучный помощник хранителя, которому ты строишь глазки?
– Я не строю ему никаких глазок!
– Уличные бродяги?
– Эй, заткнись. У меня действительно есть друзья.
А что, разве не так? Стики Уилл, например. Или он мне не друг, а просто воришка, клюнувший на пирог с мясом?
– Где мама и папа? – спросила я.
– Получают мой багаж. Сказали,
Теперь я и сама увидела позади Генри наших родителей, они пробивались сквозь толпу с чемоданами в руках.
– Надолго вас отпустили на каникулы? – неприязненно спросила я.
– На три недели, – с удовольствием ответил Генри. – И если ты не будешь паинькой, я позабочусь, чтобы тебя отправили в школу в одном поезде со мной.
Гаденыш.
Вытащив Генри и его багаж с вокзала, мы отправились прямиком к себе домой, на Честерфилд стрит. Как приятно было вновь оказаться дома! Толстые занавески и еще более толстые ковры гасили все звуки, было слышно лишь, как потрескивают дрова в разожженных во всех комнатах каминах. Наша истосковавшаяся без дела кухарка приготовила роскошный обед, включая ее знаменитый пирог с мясом и почками, и даже Генри умудрялся не слишком сильно утомлять меня.
А после обеда к нам явился дядя Эндрю – мамин брат и мой самый любимый дядя на свете. Разумеется, встречать Рождество в городском доме нам сразу показалось тесно, и мама с папой тут же загорелись ехать за город. Мы в бешеном темпе собрались, потеплее оделись, уселись в экипаж и покатили в наш загородный дом в Сюррее. Должна сказать, что это, пожалуй, было самое лучшее Рождество в моей жизни. Если не считать дождя.
Некоторая заминка, правда, случилась, когда мама и папа открыли приготовленные мной для них подарки. Они старались не подать вида, но по взглядам, которыми они обменялись у меня за спиной, я поняла, что они ничего не поняли. А ведь я сделала для них амулеты. Защитные. Для работы в музее. От всей души их делала.
Все остальное было чудесно. Дядя Эндрю потихоньку от мамы научил меня кидать ножи. Почему потихоньку от нее? В прошлом году ей очень не понравилось, когда дядя Эндрю научил меня стрелять по глиняным голубям из дробовика. Да, я шлепнулась при выстреле в лужу, да, у меня от приклада долго оставался синяк на правом плече, но самое главное – я же разнесла его в мелкие брызги, того голубя! Не знаю, почему мама так рассердилась, тем более что, по словам того же дяди Эндрю, она сама хорошо стреляет из дробовика. А мне говорит, что я еще не доросла. Интересно, каким же старым должен стать человек, чтобы иметь право заниматься тем, что ему действительно интересно?
То же, но другое
Обычно, когда я возвращаюсь в музей после долгого отсутствия, это напоминает сердечную встречу со старым другом. Все трески и шорохи кажутся веселыми, словно призраки и духи рады видеть меня, словно им нравится, что пришел некто, знающий об их существовании.
Но только не сегодня.
Сегодня, едва войдя в музей, я почувствовала, что что-то изменилось. Помертвело. Притихло. Словно все здесь затаило дыхание. Я оглядела большой главный холл с маленькими балконами и каменными арками на стенах, но не заметила ничего необычного.