Теория справедливости
Шрифт:
Теперь мы подходим к концу этого довольно длинного обсуждения стабильности справедливости как честности. Единственное, на что следует еще обратить внимание — это то, что конгруэнтность позволяет нам завершить последовательность применений определения блага. Мы можем сказать, во-первых, что во вполне упорядоченном обществе быть хорошим человеком (в частности, обладать эффективным чувством справедливости) действительно является благом для этого человека; и во-вторых, что эта форма общества является хорошим обществом. Первое утверждение следует из конгруэнтности; второе верно, поскольку вполне упорядоченное общество обладает свойствами, которые рационально хотеть в обществе с двух существенных точек зрения. Таким образом, вполне упорядоченное общество удовлетворяет принципам справедливости, которые коллективно рациональны с точки зрения исходного положения; и с точки зрения индивида, желание утверждать публичную концепцию справедливости как регулятив жизненного плана человека соответствует принципам
87. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ ОБ ОБОСНОВАНИИ
Я не буду пытаться подвести итог теории справедливости. Вместо этого я хотел бы закончить несколькими комментариями относительно типа аргументации, которую я предлагал в ее пользу. Теперь, когда мы имеем всю концепцию, мы можем обратить внимание на то, какого рода вещи говорятся в ее защиту. Делая это, мы проясним несколько моментов, которые все еще могут вызывать сомнение.
Философы обычно пытаются обосновать (justify) этические теории одним из двух способов. Иногда они пытаются найти самоочевидные принципы, из которых можно вывести достаточное количество стандартов и предписаний для обоснования наших обдуманных суждений. Обоснование этого типа мы можем считать картезианским. Оно предполагает, что первые принципы могут рассматриваться как истинные, даже необходимо истинные; дедуктивное рассуждение тогда сохраняет это убеждение от посылок до заключения.
Второй подход (называемый по языковому недоразумению натурализмом) заключается в определении моральных понятий в терминах явно не моральных, а затем демонстрации с помощью процедур здравого смысла и науки того, что утверждения, поставленные таким образом в соответствии с моральными суждениями, являются истинными. Хотя при этом подходе первые принципы этики не являются самоочевидными, обоснование моральных убеждений не представляет особых трудностей. Они могут быть получены благодаря определениям тем же способом, как и другие утверждения о мире.
Я не принял ни одну из этих концепций обоснования. Хотя некоторые моральные принципы могут казаться естественными и даже очевидными, весьма трудно утверждать, что они необходимо истинны, или даже объяснить, что под этим имеется в виду. Действительно, я говорил, что эти принципы случайны в том смысле, что они должны быть выбраны в исходном положении в свете общих фактов (§ 26). Более вероятные кандидаты на роль необходимых моральных истин — это условия, накладываемые на принятие принципов; однако в действительности самое лучшее — это считать подобные условия просто разумными постулатами (stipulations), оцениваемыми, в конечном счете, всей теорией, к которой они принадлежат. Не существует никакого множества условий или первых принципов, которые могут правдоподобно претендовать на роль необходимых или определяющих истин морали, и, тем самым, особенно подходили бы для того, чтобы нести на себе бремя обоснования. С другой стороны, метод так называемого натурализма должен сначала отличить моральные понятия от неморальных и затем добиться признания предлагаемых определений. Для успеха программы обоснования требуется ясная теория значения, которой, судя по всему, нет. В любом случае, определения становятся основной частью этической доктрины и тем самым они, в свою очередь, нуждаются в обосновании.
Поэтому я полагаю, лучше будет рассматривать моральную теорию просто как любую другую теорию, с должными поправками на ее сократические аспекты (§ 9). Нет никаких причин предполагать, что ее первые принципы или посылки должны быть самоочевидными или что ее понятия и критерии могут быть заменены другими понятиями, которые могут быть квалифицированы в качестве неморальных34. Таким образом, хотя я говорил, что утверждение о том, что нечто правильно, или справедливо, может быть понято как утверждение о том, что оно согласуется с существенными принципами, которые были бы признаны в исходном положении, и что можно первые заменить вторыми, эти определения устанавливаются внутри самой теории (§ 18). Я не утверждаю, что концепция исходного положения сама по себе не является морально действенной, или что семейство понятий, на котором она построена, этически нейтрально (§ 23). Этот вопрос я просто не обсуждаю. Я не предполагал, будто первые принципы или накладываемые на них условия, или их определения обладают особыми чертами, которые позволяют им занимать особое место в обосновании моральной доктрины. Они суть центральные элементы и средства теории; однако обоснование опирается на всю концепцию, на то, как она согласуется с концепцией и организует наши обдуманные суждения в рефлективном равновесии. Как мы замечали ранее, обоснование является вопросом взаимной поддержки многих рассмотрении, их соединения в один согласованный взгляд (§ 4). Принимая эту идею, мы можем оставить вопросы значения и определения в стороне и приступить к задаче развития реальной теории справедливости.
Три части изложения этой теории мыслились в качестве целого, в котором составляющие его части поддерживают друг друга приблизительно следующим образом. Первая часть описывает элементы теоретической структуры, а
Это привело нас к вопросу о стабильности, а также конгруэнтности определенных нами правильности и блага.
Эти рассмотрения не определяют. исходного признания принципов в первой части аргумента, но подтверждают его (§ 81). Они показывают, что наша природа такова, что позволяет исходному выбору быть осуществимым. В этом смысле мы могли бы сказать, что человечество обладает моральной природой.
Некоторые могут утверждать, что такое обоснование сталкивается с трудностями двух типов. Во-первых, оно подвержено общему возражению, что оно апеллирует просто к факту соглашения. Во-вторых, есть и более специфическое возражение, состоящее в том, что выдвигаемая мною аргументация зависит от конкретного перечня концепций справедливости, между которыми должны выбирать стороны в исходном положении.
Далее, аргументация предполагает не только согласие между людьми по поводу их обдуманных суждений, но и по поводу того, что они считают разумными условиями, накладываемыми на выбор первых принципов. Можно сказать, что согласие в обдуманных убеждениях постоянно изменяется и варьируется между одним обществом, или частью такового, и другим. Некоторые из так называемых опорных точек могут на самом деле вовсе не быть опорными, и не каждый примет одинаковые принципы для заполнения брешей в их существующих оценках (judgments). А любой перечень концепций справедливости, или консенсус относительно того, что считать разумными условиями на принципы, наверняка, более или менее произвольны. Концепция, представленная справедливостью как честностью, как она утверждается мною, не избегает этих ограничений.
Ответ общему возражению состоит в том, что обоснование представляет собой аргументацию, адресованную тем, кто не согласен с нами, или нам самим, когда наше сознание раздваивается. Оно предполагает столкновение взглядов между людьми или внутри одного человека и пытается убедить других, или нас самих, в разумности принципов, на которых базируются наши притязания и суждения. Предназначенное для примирения разных точек зрения разумными доводами, обоснование начинает с разделяемых всеми сторонами взглядов. В идеале, обосновать перед кем-нибудь концепцию справедливости значит предоставить ему доказательство ее принципов из посылок, которые мы оба принимаем, причем эти принципы, в свою очередь, имеют следствия, согласующиеся с нашими обдуманными суждениями. Таким образом, доказательство само по себе не является обоснованием. Доказательство просто выявляет логические отношения между суждениями. Но доказательство становится обоснованием, когда отправные пункты взаимно признаны, или заключение носит настолько охватывающий характер и настолько привлекательно, что убеждает нас в правильности концепции, выраженной в его посылках.
Таким образом, аргументация в пользу принципов справедливости должна начинаться с некоторого консенсуса.
Это следует из самой природы обоснования. Однако более специфические возражения правильны в том отношении, что сила аргументации зависит от особенностей искомого консенсуса. Здесь заслуживают внимания несколько моментов. Начать с того, что хотя следует признать заранее произвольность до некоторой степени любого перечня альтернатив, возражение ошибочно, если оно толкуется как утверждение, что все перечни произвольны в одинаковой мере. Перечень, включающий ведущие традиционные теории, менее произволен, чем перечень, который не содержит самых очевидных претендентов. Конечно, аргументация в пользу принципов справедливости усиливается, когда показывается, что они все-таки являются наилучшим выбором из более широкого перечня, сделанным в результате систематического рассмотрения. Я не знаю, насколько полно это может быть сделано. Я сомневаюсь, однако, что принципы справедливости (как я определил их) окажутся предпочтительной концепцией в такого рода полном перечне. (Здесь я допускал, исходя из существования верхней границы на сложность и других ограничений, что класс разумных и практичных альтернатив эффективно конечен.) Даже если аргументация, которую я предложил, основательна, она лишь показывает, что конечная адекватная теория (если таковая существует) будет похожей скорее на договорный взгляд, нежели на любую другую доктрину из обсуждавшихся нами. И даже этот вывод не доказан в каком-либо строгом смысле.