«Теория заговора». Историко-философский очерк

Хлебников М. В.

Парадоксально, но абсолютистский тип правления лучше соответствует индивидуальным потребностям и интересам. В совещательных мероприятиях прежнего времени участвовали люди, которые ясно понимали цели и задачи своей работы. Дифференциация сословная и имущественная давала преимущество именно в дифференцированном подходе к решению той или иной проблемы, которая, утрачивая абстрактность, становилась ясной конкретному субъекту. В теоретическом, номинальном аспекте индивид демократического общества получает куда более широкие и важные для него права. Но реальностью становится тот факт, что принцип массовой компетентности оборачивается реальным отчуждением субъекта от принятия политико-социальных решений. Феномен профессионального политика, иллюзорно аккумулирующего желания и интенции избирателей, которые зачастую антагонистичны по отношению друг к другу, приводит к утрате «прозрачности» политических

процессов для большинства избирателей. Если выразить нашу мысль в несколько «огрублённом» виде, то вышеназванную проблему можно свести к следующей формуле: демократия, требуя участия большинства в демократических процедурах, в конечном счёте отсекает большинство от реального управления, так как для управления необходимо квалифицированное меньшинство. Современный французский исследователь замечает по этому поводу: «Действительно, принцип демократического участия в управлении строится на предположении о всеобщей компетенции, которое, как и тезис о спонтанном формировании коллективной воли, является фикцией» ^{307} .

Другая не менее важная проблема, относящаяся к современной «теории заговора», заключается в следующем. Структурно, несмотря на уже отмеченное отчуждение субъекта от политической практики, решение социально-политических вопросов становится более прозрачным. В наши дни, как ни в какое другое время, политическое действие приближено к каждому человеку, то есть должно в идеале сопрягаться с массовым сознанием. Политические действия (выборы различных уровней, декларации партий) всё более приобретают признаки полуразвлекательных мероприятий. В политических лозунгах, предвыборных кампаниях, в публичных выступлениях большинства политиков намеренно используется самая упрощённая лексика, доступная практически любому члену общества. Росту подобных настроений способствует и отношение к избирателям со стороны современных партий. Для них избиратель, прежде всего, есть отражение определённых социальных групп, интересы которых формируются априорно, в результате некоторой социологической выборки: начиная с семейных традиций, места жительства и заканчивая сексуальной ориентацией. Апеллирование к избирателю обходится уже без деклараций идеологического или, собственно, политического характера.

Но, несмотря на это, растёт уверенность современного человека в том, что принятие важнейших политических решений обусловлено отнюдь не интересами конкретного субъекта или социальной группы; эти решения определяются в сфере, имеющей весьма незначительное отношение к публичной политике — в сверхкрупных транснациональных компаниях, деятельность которых очень трудно контролировать со стороны общества. Обозначенная дихотомия между внешней открытостью политической практики, оборачивающейся внутренней онтологической пустотой, и закрытостью корпоративно-финансовой сферы становится объектом толкования и определяет значение конспирологии на современном этапе развития.

ГЛАВА 5.

Проблема бытования «теории заговора» в российском социокультурном пространстве в XVIII-XIX веках

Как известно, вопрос о социокультурной идентификации российского общества имеет давнюю традицию, и, несмотря на массу предложенных подходов, не решен и поныне. К моментам, качественно осложняющим обозначенную идентификацию, мы относим следующие трудности и внутренние противоречия. Во-первых, вызывает сомнение сам предмет исследования, на роль которого предлагается целый набор понятий, комплексных определений, имеющих не только различную природу возникновения и бытования, но и нередко вступающих между собой в антагонистические отношения. Не претендуя на полноту анализа, попробуем всё же выделить наиболее значимые из предлагаемых вариантов решения вопроса. Это и различные модификации идей религиозного мессианизма: от «православного мышления» (И. В. Киреевский) до причудливого религиозного технократизма Н. Ф. Фёдорова. Это и различные варианты, объединённые тезисом о решающем значении естественно-природных факторов и аналогий (Н. Я. Данилевский, К. Н. Леонтьев, евразийцы, неоевразийцы). Не следует упускать из виду и достаточно представительное течение, участники которого указывают на государство как на движущую силу развития российского общества. Заметим, что в рамках данного подхода находится место и классическому этатизму (В. О. Ключевской, Б. Н. Чичерин), и мыслителям, негативно относящимся к государству как силе, тормозящей прогрессивное движение общества (М. А. Бакунин, И. Мечников, П. А. Кропоткин).

Во-вторых, всё это дополняется неизбежным имманентным «диалектизмом», который, впрочем, можно назвать эклектизмом, когда в одном концептуальном пространстве достаточно мирно уживаются теоретические аргументы различных школ, направлений и даже мировоззренческих ориентации, плохо сводимых к единому знаменателю. Более или менее свежим и известным примером тому служит отечественный вариант традиционализма, представленный А. Г. Дугиным, пытающимся «органично» соединить классический мессианский эсхатологизм с супернатуралистическим вариантом толкования истории — геополитикой. При этом не учитывается тот «немаловажный» момент, что общая «красивость» теории оборачивается её фатальной нежизнеспособностью.

Определение начала российского конспирологического дискурса является по сей день дискуссионным вопросом. Точку отсчёта можно попытаться найти в событиях достаточно далёкого от нас прошлого. Обратимся к двум событиям средневековой истории в качестве начальной ступени нашего анализа. К событиям, связанным с деятельностью ордена тамплиеров в Европе и с ересью новгородско-московских антитринитариев («жидовствующих»). Напомним, что во многих конспирологических концепциях именно деятельность тамплиеров рассматривается как центральное звено всей истории тайных обществ в Европе. Внешне эти события, кроме того, что их разделяют всего лишь 150 лет (что, учитывая специфику средневековой темпоральной динамики, является совсем небольшим сроком), обладают чертами несомненного сходства. Кратко перечислим основные совпадения. В обоих случаях события происходят на фоне социально-политического движения к централизации государств. «Тайные общества» относятся к религиозным движениям, имеющим в своих рядах представителей высших социальных слоев. И тамплиеры, и жидовствующие подвергаются репрессиям — как со стороны светских, так и церковных властей.

Теперь же попытаемся осмыслить оба движения. Сразу же следует отметить тот факт, что движение антитринитариев имеет ярко выраженный религиозный характер. По словам современных исследователей, «учение “жидовствующих” впитало в себя элементы разнообразных ересей, переосмысленных, однако, на основе ветхозаветной доктрины» ^{308} . Ветхозаветная традиция выражалась в радикальном отказе от идеи тринитаризма, за которым следовали такие же радикальные попытки обрядового реформирования (отрицание святости икон и крестов, монашеских институтов и т. д.).

Для нашего анализа интересен следующий момент. Инициатором борьбы с орденом тамплиеров выступила светская власть. Под давлением Филиппа Красивого римский папа Климент V легитимизирует преследование ордена. И хотя обвинения носили традиционный для Средневековья религиозный характер (поклонение дьяволу, культ Бафомета, ритуальное осквернение христианских таинств), первопричиной всех событий являются политико-экономические факторы. Как известно, орден, сумевший к тому времени сосредоточить в своих руках значительные экономические ресурсы, выступал в роли реального и почти легального субъекта политической и экономической жизни средневековой Европы.

Совсем другая картина вырисовывается при обращении к отечественной истории. Как мы уже отмечали выше, деятельность антитринитариев в основном носила религиозный характер, практически не затрагивая социальных, экономических, политических сторон жизни русского общества. Хотя объективные предпосылки тому были. Среди сторонников ереси выделялась такая фигура, как Федор Курицын — влиятельнейший посольский дьяк при Иване III. Значение этой фигуры раскрывается в словах Иосифа Волоцкого, как раз касающихся отношения московского государя к своему дипломату: «Державный во всём послушаше». Непосредственным итогом деятельности Курицына в качестве одного из лидеров еретиков следует признать лишь написанное им «Лаодикийское послание», основная часть которого — «Литорея в квадратах» — представляет собой некие грамматические таблицы, толкование которых до сих пор вызывает бурные дискуссии среди учёных-филологов.

Второе наше замечание касается непосредственного влияния «жидовствующих» на социокультурный фон своей эпохи. Хотя современные исследователи утверждают, что «вольнодумство распространилось повсеместно» и что «торжество “жидовствующих” было безусловным» ^{309} , реальное положение представляется нам несколько иным. Совсем несопоставимым с масштабом деятельности ордена являлось число «торжествующих повсеместно»: по разным оценкам их количество колебалось от 22 до 35 человек. Примем во внимание и тот факт, что репрессии против вольнодумцев остались в рамках достаточно локального для средневековой Руси события, не получили своего социокультурного «эха», в отличие от событий европейской истории.