Теперь или никогда
Шрифт:
– Жизнь, – мрачно сказала она. – Твоя жизнь, желтоглазый. Или ты уже решился на купание в канале кверху брюхом?
– Могу, – спешно ответил он. – То есть, наверное, смогу… какую-то часть, и…
– Эй, ты! – не дослушав, ролфийка приоткрыла дверцу и кликнула кучера: – Давай к ролфийскому посольству!
– Эрна, что… – начал было Удаз.
– Помолчи, – отмахнулась Грэйн, сосредоточенно закусив губу. – Вот теперь – помолчи. Ты достаточно сказал.
Отвернувшись, она уставилась в окно, на проплывающие мимо улицы Индары. Мысль пришла и оформилась, пенные волны бешенства схлынули, оставив холодные скалы рассудка. И огненными рунами по тем скалам Грэйн высекла решение – бывшего тива Удаза она все-таки не убьет. Прежде всего потому, что перерезанное горло проср… хм… потерявшего бесценный архив агента ничего уже не изменит. Значит, принимаем случившееся
Следовательно, названному ир-Апэйну необходим официальный статус, чтобы Грэйн по крайней мере потом смогла возместить свои расходы и отбить у Конри («или его преемника», – сладко подумалось эрне Кэдвен) хотя бы часть потраченных средств. Опять же, не так просто подвести Удаза под ее дипломатический иммунитет, как она щедро пообещала. Но выход, разумеется, есть.
Офицеру полагается денщик, так? Грэйн не очень-то представляла себе желтоглазого смеска в подобной роли, да и слишком привыкла она сама себя обслуживать. Не нужно ей было специального человека ни для снимания сапог, ни для подавания кадфы в постель, ни, тем более, для чистки мундира, сабли и амуниции. Но все-таки денщик полагался. И – частично! – оплачивался из казны.
«Так и запишем, – со злорадной ухмылкой подумала она. – И пусть только Конри попробует не оплатить мне расходы!»
Оставалось только убедить эрна Оринэйра официально поставить некоего Удэйза (тьфу!!!) ир-Апэйна на довольствие и выправить необходимые бумаги. Вольноопределяющимся будет. Хе, да в форте Логан незабвенный майор Фрэнген и не такие махинации проворачивал!
– Жди здесь, – коротко бросила она растерянно моргавшему Удазу и вылезла из кареты у дверей посольства Ролэнси. – Я скоро.
Оставшись в экипаже дожидаться возвращения ролфийки, а по большому счету и решения собственной судьбы, Удаз впал в задумчивость. Деваться некуда, бежать бесполезно, протестовать – тем более. Ну и чем его нынешнее положение лучше того, что было в бытность тивом? Эрну Кэдвен точно так же, как и тива Хереварда, не интересовали оправдания или объяснения. Упустил похитительницу? Виновен! Перехватили важные документы? Опять виноват!
А как она бушевала, как бесновалась! Живой огонь, а не женщина. Не тепло и покой, а жар и боль. Не сдержи по неведомой причине свою ярость эрна Кэдвен, плавать бы Удазу Апэйну спиной вверх в канале и улыбаться рыбам вторым ртом, который ролфийка собственноручно прорезала бы ему чуть ниже кадыка. Сказано же: «Делай с ним, что хочешь». Чего хочет эрна Кэдвен? Пустить в ход скэйн или сначала использовать подопечного, выжать досуха, а уже потом выпустить его нечистую кровь на волю?
Удаз скрипнул зубами от бессилия. Ему бы бежать без оглядки и от ролфи, и от эрны Кэдвен, но какая-то неведомая сила точно магнитом тянет. Сверток с мундиром жег ладони с каждым мгновением все сильнее.
С раннего детства славившийся умением контролировать себя и свою жизнь, Удаз Апэйн больше всего боялся утратить этот контроль. Достаточно было посмотреть на мамашу, какую она делала стойку, едва поблизости оказывался привлекательный мужчина, чтобы возненавидеть невоздержанность и неспособность обуздывать инстинкты. И как это часто случается – с тобой происходит то, чего больше всего боишься.
Солнце садилось, и приближение ночи означало для мужчины очередной приступ безумия. В тюрьме Удаз мог позволить себе всласть подраться с сокамерниками, чтобы выпустить пар. Что делать теперь, когда безумные желания вытесняют из головы остатки разума?
«Пред… Локка… боги, ведь убьет же! Зарежет тебя эта бешеная с-сука, проклятый извращенец, и будет права!»
Ведро в руках стало тяжелым-претяжелым, словно отлитым из свинца, а ткань мундира, кажется, выткали из крапивы. А перед глазами уже плясали языки синхелмского пламени, из которого, как луна Дилах из туч, выходила обезумевшая от жажды мести, хохочущая женщина-волчица. И не было рядом стены, чтобы с разбегу врезаться лбом с криком: «Прочь наваждение! Прочь!»
– Ну вот, желтоглазый, живем! – радостно объявила Грэйн, плюхнувшись на обитое кожей сиденье кареты, и, поставив саблю между коленей, подмигнула Удазу. – Что смурной такой? Проголодался, пока меня ждал? – Не дожидаясь ответа, она высунулась и приказала кучеру: – Теперь давай
Пара-тройка рюмок ликерного вина и отличная сигара в обществе эрна Оринэйра, а заодно – надлежащим образом выправленные бумаги и устройство на довольствие свежеиспеченного «денщика» настроили эрну Кэдвен на весьма благодушный лад. Нет, не так уж все и плохо, если разобраться! Отрицательный результат – тоже результат, и вообще – не все потеряно. Сейчас добраться до квартиры, поужинать, усадить Удаза восстанавливать хоть что-то из пропавшего манускрипта, а самой – снять сапоги и расплести косу…
– Раз начало ниточки потеряно, возьмемся разматывать с конца, – пояснила она для угрюмо молчащего подопечного и расслабленно прикрыла глаза, откидываясь на подушки кареты. – Кстати, поздравляю тебя, ир-Апэйн. Ты отныне получаешь бесценную возможность отработать свой выкуп и содержание. Я тебя себе в денщики оформила.
Расценив молчание за отсутствие возражений, Грэйн все-таки решила развеять вероятные иллюзии:
– Не переживай, ничего постыдного в таком звании нет, и вовсе оно не низкое. Да и не заставлю я тебя мне кадфу в постель подавать или сапоги чистить. Ну, разве что за обедом в трактир пошлю. И, кстати, тебе теперь жалованье положено… Жить, понятно, будешь у меня. Впрочем, я не думаю, что придется надолго задержаться в Индаре… Когти Локки, что за напасть – вроде бы и вечер еще не поздний, а как же спать хочется! – Она приоткрыла глаза и достала кошелек. – Вот, держи. Возьмешь нам что-нибудь пожрать – только с мясом! – мне эля, а себе – что хочешь. И с извозчиком рассчитаешься. А я вздремну пока.
И заснула мгновенным и чутким ролфийским сном, ничуть не сомневаясь в том, что подопечный исполнит все в точности. Куда он теперь денется-то?
Будучи тивом, Удаз регулярно рассказывал прихожанам своего храма – темным янамарским крестьянам и тамошним просвещенным владетелям – про то, какое посмертное испытание ждет каждого ослушника заветов Предвечного. Бог, прежде чем принять душу, обязательно подвергнет ее проверке на крепость веры. «Если ты крал у ближнего, значит, не верил в мою щедрость», – скажет он и заставит душу вора созерцать несметные сокровища и все блага, которые можно приобрести на это богатство. «Коли ты убивал, значит, не верил в мою справедливость…» У Предвечного для каждого сыщется своя кара. Красноречия Удаза вполне хватало, чтобы его речи пронимали янамарцев до глубины души, а собственной веры – для демонстрации магических чудес. Предвечный никогда не был слишком щедр к тиву-полукровке, но даже несчастные крохи Силы казались Апэйну драгоценным даром. Очищая колодец, благословляя сад или поле, вызывая дождь или, напротив, рассеивая градовое облако, Удаз чувствовал соприкосновение с божественным, а потому его проповеди никогда не были ложью или лицемерием. Тив не может не верить. Но Удаз никогда не думал, что ему при жизни доведется познать все муки наказания за грех. Не зря же говорят: «Бойся желаний – они исполняются». Он так страстно желал ролфийку-поджигательницу, столько раз представлял их бурную встречу, что, оказавшись с ней рядом, ощутил себя терзаемым грешным духом. Вот она, вожделенная, – бери! Но, в отличие от фантазий, эрна отнюдь не беспомощная, не связанная и уж тем более не собирающаяся подчиняться желаниям своего… денщика. Видит благородную посвященную Кэдвен око бывшего тива, а зуб неймет. Или нет? Что, если попробовать на зубок жестокую эрну?
Весь вечер прокорпев над воспроизведением странички из пропавшей тетради, Удаз нисколько не устал. Совсем напротив, ближе к ночи его уже просто распирало от неутолимой жажды деятельности. Он вертелся на стуле, то и дело поглядывая на дверь в спаленку эрны Кэдвен. Если бы взгляды воспламеняли, то от деревянных створок осталась бы кучка пепла.
Это было… совершенно невыносимо. Знать, что она совсем близко, желать коснуться хотя бы пальцем, а лучше не просто коснуться и не только пальцем и при этом ненавидеть себя за мерзкие и грязные мысли. И не иметь силы воли справиться с разбушевавшимся воображением, разрываясь между дикой животной страстью и здравыми доводами человеческого рассудка. А ну как убьет? А вдруг у нее под подушкой лежит заряженный пистолет или скэйн? А с другой стороны, может, не зря эрна так быстро сменила гнев на милость? Сначала в драку полезла, а потом остыла и даже записала себе в денщики. Вдруг неспроста? Но нападать на спящую женщину… отвратительно. А сидеть, словно комнатная собачка на коврике перед дверью хозяйки, унизительно.