Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Нигматулин Марат

И ещё для убийства.

Да, все знали, что она убивала. Убивала не только животных, но и людей.

Об этих убийствах мы ещё поговорим дальше.

Пока же возвратимся в тот снежный февральский день, когда Миша Стефанко предложил мне составить ему компанию на званом обеде у Тони Боженко.

– Когда это мероприятие состоится? – поинтересовался я у Миши.

– Состоится завтра, – радостно ответил он. – Начало в три пятнадцать.

Карие мишины глаза светились от счастья. Он был очень доволен тем, что

сходу уговорил меня пойти.

– А сегодня можем пойти ко мне после школы, – так же доброжелательно сказал Стефик. – Хорошо проведём время: телик посмотрим, пиццу пожрём.

– Хорошо, загляну к тебе на часик-другой, – спокойно ответил я. – Но надолго не останусь, даже не проси.

– Всё понимаю, – ответил Миша, горестно вздознув. – Ну, пошли в класс, а то звонок скоро.

И мы пошли в класс.

Остаток дня пролетел незаметно. Уроки закончились быстро.

Мы вышли из класса и вместе спустились на первый этаж. Вместе оделись, вместе вышли на улицу.

На Мише была его любимая тёмно-зелёная куртка. Он ходил в ней всю осень, всю зиму и большую часть весны. У него не было другой одежды, подходившей для холодного времени года. Хорошая была курточка…

Снег продолжал валить.

– Миш, – обратился я к товарищу, – давай возьмёмся за руки.

– Давай, – с лёгким удивлением в голосе ответил Стефанко.

Я вынул из кармана спрятанную там от холода ладонь правой руки и схватил её Мишу.

Я уцепился за локоть его левой руки. Пальцы ощутили под собой грубую, но почему-то очень приятную на ощупь ткань. Ладонь неспешно сползла по рукаву.

Мои пальцы крепко сдавили мишину ладошку.

Я сжал её и почувствовал, как моё сердце начинает стучать громче обычного, а ноги наливаются приятной покалывающей тяжестью.

Ладони у Миши были крохотные, как у кисейной барышни, пухлые и влажные. Кожа на них была нежна как лепесток розы и бела как петербургский фарфор. Это были холёные руки изнеженного домашнего мальчика.

Мы неуклюже брели по заваленному густой снежной массой тротуару.

Поделенный на крупные хлопья пушистый снег своим видом напоминал зернистый творог. Он неохотно мялся под ногами, прилипал к подошвам точно пластилин или что похуже, забирался в ботинки, таял там и расползался по носкам мокрыми холодными пятнами.

Вскоре мы подошли к мишиному дому.

Мишутка жил в одной из расположенных неподалёку от нашей школы хрущёвок. Собственно, он и сейчас там живёт.

Думаю сейчас, как бы вам получше объяснить, где именно жил Миша.

Смотрите, если идти от школы 737 по Новозаводской улице прямо к Большой Филёвской, то слева от себя вы увидите две кирпичные многоэтажки. За ними прячется несколько старых домов. В одном из них и жил со своей семьёй Миша Стефанко.

Ладно, думал сначала, не буду говорить его точный адрес, но теперь скажу.

Он живёт на Заречной улице. Она как раз пролегает за теми двумя многоэтажками. Точный адрес: дом восемь, корпус два.

Квартиру говорить не буду.

Дом маленький. Так что если вам понадобится зачем-то разыскать мишуткину квартиру, – вы и сами легко с этим делом справитесь. С меня же хватит и того, что я назвал вам дом.

Мы вплотную подошли к подъездной двери.

Миша достал из кармана связку ключей и отпер дверь магнитным ключом.

Мы вошли в подъезд.

Это был самый обычный подъезд. Ничего особенного.

Возле входной двери лежал истерзанный старый половик неопределённого цвета. Тёплый желтоватый свет старых лампочек лился на неаккуратно выкрашенные в сопливо-зелёный цвет стены.

Мы стали подниматься по лестнице.

Затёртые до глянцевого блеска бетонные ступени громко цокали под подошвами наших ботинок.

Мы зашли в квартиру.

Было темно. Дверь захлопнулась.

Миша протянул руку к стене. На ней громко щёлкнул большой выключатель из белого пластика. Горячий свет озарил комнату.

Под самым потолком висела солидных размеров хрустальная лампа. В неё было укреплено двенадцать горящих золотом точно маленькие солнца лампочек.

Под ногами лежал чёрный прорезиненный половик.

Половик был почти новый. До того времени использовали его не больше месяца.

Возможно, что и меньше.

В ярком свете электрических ламп поблёскивал янтарной глазурью золотистый паркет.

Паркет был далеко не новый. Начинавшие рассыхаться от времени составлявшие его дощечки уже расходились тонкими нитями отчётливо проступавших на жёлто-золотом фоне чёрных трещин.

Мы с Мишей неспешно стянули со своих плеч куртки. Одежду повесили на крючки. Отряхнули с ботинок грязный снег. Разулись.

Пока мы раздевались, я внимательно разглядывал сверкавший зеркальной гладью паркет.

Я снял ботинки и легонько ступил на зеркальную поверхность носком правой ноги. Провёл ногой по полу. Было скользко.

Усыхавший на глазах паркет был старательно натёрт воском.

– Вы что, воском паркет натираете? – удивлённо спросил я у Миши.

Признаюсь честно: до этого никогда не видел, чтобы кто-то натирал полы воском.

Я слышал, конечно, что раньше так часто делали в богатых домах. Однако же я и представить себе не мог, чтобы кто-то из моих одноклассников натирал у себя дома полы. Это мне показалось очень странным.

– Да, мама натирает, – лениво отмахнулся Миша, глядя не на меня, а куда-то в сторону. – Каждый день натирает, блядь, – теперь уже с явной досадой добавил он. – Трёт и трёт каждый день. Спрашиваю её: зачем воообще это всё делать? Так она мне отвечает: надо, Мишутка, надо… Такой у нас, дескать, порядок в доме заведён. Порядок, блядь!..