Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Нигматулин Марат

Я встал и пошёл на кухню.

Кухня у Миши была под стать всей квартире.

Вся такая чистая, светлая. И хотя она была невелика, тесной её назвать язык не поворачивался. А ещё она была очень уютной.

Сквозь украшенный печатными изображениями цветов и листьев тканевый абажур от старых ламп накаливания лился тёплый, казалось, вполне осязаемый на ощупь тягучий свет. На коричневых дверцах сделанных из настоящего дерева кухонных шкафчиков обманчиво сверкали вычищенные до блеска латунные ручки, казавшиеся тогда золотыми. Под нависавшими со стен единой

громадой шкафами располагалась дурно, совершенно непохоже изображающая мрамор пластмассовая плита кухонного стола. Начищенные до блеска металлические конфорки газовой плиты сверкали холодным блеском. Напротив плиты стоял большой круглый обеденный стол, весь жёлтый, точно Солнце. Он был окружен четырьмя деревянными стульями с высокими спинками и мягкими сидушками.

Под ногами поблёскивал вычищенный до зеркального блеска пол. На кухне он был выложен изразцовой плиткой. Плитка была рельефная. Снаружи её покрывал толстый слой стекловидной глазури.

Ступать по такому полу было очень приятно. Гладкие бугорки сверкающей поверхности нежно перетекали под ногами. Казалось, будто ходишь по воде. Правда, ноги при этом оставались сухими.

Я открыл один из кухонных шкафчиков.

Шкаф был доверху заполнен едой.

На толстых деревянных полках расположились несколько запечатанных коробок с шоколадными конфетами, дюжина шоколадных плиток и прозрачный полиэтиленовый пакет с шоколадными батончиками.

«Да, – подумал я, – в семье Стефанко, видимо, любят шоколад».

Я поднял глаза. На верхней полке лежали несколько не начатых ещё пачек картофельных чипсов.

«И не только шоколад!» – подумал я.

Что бы мне тут такого взять?» – начал рассуждать я, разглядывая содержимое шкафа.

Немного пораскинув мозгами, я стащил пакет с шоколадными батончиками и две плитки шоколада. Затем достал из другого шкафа фарфоровую тарелочку.

Взяв это хозяйство в руки, я уже было собрался уходить. Даже к двери успел подойти.

Думал, всё, сейчас из кухни выйду, к Мише пойду в комнату.

Но тут случилось неожиданное. Я посмотрел на холодильник.

Холодильник у Миши был новый. Это был гигантских размеров рефрижератор цвета металлик.

Немного поглядев на это чудо техники, я взялся за прохладную, ослепительно сверкавшую в свете ламп хромированную ручку. Потянул немного. Холодильник открылся.

В ярком свете белевших из его глубины лампочек на меня смотрели прозрачные коробки с эклерами. Рядом с ними на фарфоровых блюдах стояли начатые торты. Подле них стояли пузатые баночки с йогуртами и молочными десертами. Рядом с ними виднелись сложенные аккуратными пирамидками бруски глазированных сырков. На дверцах холодильника размещались начатые и новые бутылки с различными лимонадами.

«Да, в мишином доме любят поесть!» – подумал я.

Не особо промучившись с выбором, я взял коробку с эклерами, закрыл холодильник и пошёл в гостиную.

Миша продолжал смотреть телевизор.

Я понял это ещё до того, как вошёл в комнату. Ещё когда я только подходил к ней, мне всё было понятно.

Я стоял в коридоре и смотрел. Из дверного проема то и дело вырывались яркие вспышки зловеще-голубоватого свечения. Ослепляющие отблески работавшего во всю мощь экрана быстротечно вспыхивали на чистой, покрытой белыми виниловыми обоями стене.

То и дело озарявшие стену всполохи телевизионного экрана сопровождались оглушительными взрывами закадрового хохота. За глухой дробью записанных когда-то на плёнку смешков следовали долгие приступы звонкого мишиного хихиканья.

Я стоял в трёх метрах от дверей гостиной. Просто стоял.

Точнее, не совсем просто. Я смотрел на мерцавшую призрачной безжизненной синевой стену, слушал доносившиеся до моих ушей звуки и не решался войти.

Заходить в комнату не было ни малейшего желания.

Казалось, что-то такое склизкое, липкое, тягучее и дурнопахнущее заполнило собой комнату, разлилось по гладкому полу, пропитало ткань дивана, отравило воздух. Как будто отвратительное, вылезшее из неведомой бездны чудовище опутало своими щупальцами комнату.

Я стоял в коридоре, и мне чудилось тогда, будто не просто голубоватый свет пляшет по виниловым обоям, но что отблески адского пламени гуляют по стене. И казалось, будто не звуки работающего телевизора доносятся из комнаты, но что это горящие в аду грешники стонут о своих мучениях.

И на душе тогда мне стало страшно и тошно.

Я вошёл в комнату.

Свет был выключен, шторы задёрнуты. За окном к тому времени уже окончательно наступили сумерки. Приближалась ночь.

В комнате было темно.

Лишь холодный синеватый свет работающего телевизора немного рассеивал кромешную темноту.

Миша смотрел телевизор.

– Марат, это ты? – спросил он, на секунду повернувшись в сторону двери. – Заходи скорее!

Стефик уже успел включить «Ворониных». Теперь он смотрел какой-то дико страшный фильм ужасов ни то японского, ни то корейского производства.

Я сел на диван. Захваченную на кухне снедь разложил на журнальном столике. Принялся есть.

Миша сожрал торт и принялся хавать принесённые мною с кухни эклеры.

Я откинулся на мягкие подушки дивана и принялся разглядывать комнату. Теперь она уже не казалась мне такой уютной.

Мрачное, пронизанное тусклым холодным светом работающего телевизора помещение. Грозно нависающие над тобой громады шкафов. Тёмные совсем не освещённые углы, в которых, кажется, прячется что-то недоброе.

И ещё этот фильм ужасов на экране! Все эти потрескивания, нагнетающая обстановку музыка…

Да, неприятным местом оказалась эта мишина квартира. А ведь поначалу она мне показалась милой.

Мишина квартира была странным местом.

После того дня, про который я вам сейчас рассказываю, я бывал там ещё не раз.

К Мише я заходил регулярно. В его жилище я наведывался раз в две или недели. Так продолжалось всё время, пока я учился в 737-й школе. Потом, когда я перевёлся в 1497-б, заходить к Стефанко я стал реже. Я появлялся у него раз в месяц или полтора.