Теплоход "Иосиф Бродский"
Шрифт:
Через стенку в соседней каюте пытливый Шмуль-рихтер мог наблюдать следующее. На стуле сидел совершенно голый Куприянов, на коленях у него поместился Круцефикс, тоже обнаженный, не доставая ногами до пола, худосочный, с тощими ребрами и комочком всклокоченной бороды. Обнимал Куприянова худенькой ручкой за шею и говорил:
— Имей в виду, я пришел к тебе сам. Это добровольный выбор. Я люблю таких сибиряков, как ты, испытываю к ним доверие. — Куприянов действительно был родом из Сибири, чем объяснялась его нерастраченная душевность и молодецкая сила. — Мне нравятся сибирские богатыри. Ты можешь показать, как любят у вас в Сибири?
— Охотно, — ответил Куприянов.
Локтем спихнул Круцефикса с колена. Подобрал с пола, держа за ноги головой вниз. Быстро ощипал, ликвидируя бородку и эфемерный пух внизу живота. Подставил под струю воды и тщательно промыл, раздвигая ему ноги и открывая подмышки. Включил мясорубку
— Вот тебе «любовь по-сибирски». Выпил перед зеркалом сырое яичко, чтобы баритон сохранил свою сочность.
В музыкальном салоне торжествовала содомия, жутким махровым цветком расцветал свальный грех. Шляпа Боярского летала из конца в конец, и всякий норовил вывернуть ее наизнанку, проткнуть насквозь, напялить на причинное место, а утолив позывы, отшвырнуть прочь. Но она опять лезла в самую гущу, отдавалась направо и налево, пока в пароксизме страсти ее не изжевал телеведущий программы «Вести недели» и не выплюнул в лицо ведущему программы «Зеркало». Усы Михалкова, обрызганные эмульсией тропических бабочек, приманивающих едким запахом самцов, порхали в салоне, а за ними гонялись опьяненные негры новоорлеанского оркестра, обезумев от сладострастия. Иногда им удавалось поймать усы. Тогда в ритме диксиленда они импровизировали с ними без устали, так что бедные усы начинали топорщиться, взывали к духу усопшего генерала Деникина и философа Ильина, торопя их поскорее вернуться в Россию, обратить страну к основам нравственности и правопорядка. Лысинка Жванецкого, лукаво отливая глянцем, умудрялась создать на своей гладкой поверхности аппетитную складочку, отчего становилась похожей на попку, что не оставалось незамеченным. Скрипачи одесского квартета набрасывались на нее, ударяя смычками, славя грешную земную любовь, но их музыкальные инструменты только дразнили ироничный ум юмориста, восклицавшего с раздражением: «Вы таки скрипачи или четыре поца с Привоза?» Телемагнат Попич, поначалу ограничивающий себя в извращениях, в конце концов пустился во все тяжкие, даря свои ягодицы безжалостным неграм. В центре неистового скопища вдруг появился осел, тот самый, которому отдавались римлянки, но скоро сдохшего осла, держа за копыта, выволокли и бросили в реку неутоленные и рассерженные манекенщицы. Вместо него появился страус, который был страшно напуган увиденным и сразу спрятал голову в песок. Эта поза оказалась привлекательной для многих, в том числе и для эстрадного певца, певшего песенки про есаула и «Москву златоглавую». Он коршуном налетел на страуса и так обработал его гузку, что повыдергал все страусиные перья, сделав из них плюмаж для шляпы Боярского. Биоробот, похожий на Шварценеггера, сменивший несчастного страуса, подвергся коллективному изнасилованию. В нем что-то замкнуло, стало страшно искрить. С криком: «Я — не Мерфи!.. Я — не Мерфи!..», — робот выбежал на палубу и кинулся в Волгу, наполнив воду больным свечением. В завершение в салоне появилась дама-мажордом, она же Регина Дубовицкая. Увидев происходящее, она изумленно воскликнула: «Что здесь творится, дорогие мои!» На нее тут же набросились, затащили в самую гущу, образовали кучу малу, из которой слышались робкие увещевания дамы: «Не все сразу, дорогие мои!» Шмульрихтер, снимавший сцену, едва не потерял невинность, когда раздосадованный, с набрякшими глазами негр, пошел прямо на него носорогом, и только природная верткость позволила Шмульрихтеру уклониться от смертоносного рога.
В каюте новобрачных на этот раз было тише обычного. Малютку мучили угрызения совести, и он искал утешения у суженой:
— Эта шахта, — говорил он, — была аварийной. Я должен был вложить в нее деньги. Но средства пошли на твое бриллиантовое колье. Мы оба повинны в смерти людей. Давай продадим колье и поможем вдовам и сиротам.
— Франтик, не мучай себя понапрасну. Шахтерские вдовы выйдут замуж за других шахтеров, народят детей, которые тоже станут шахтерами. Ты им отремонтируешь шахту, и мы непременно спустимся в эту отремонтированную шахту и совершим наш традиционный обряд освящения. А теперь посмотри сюда, мой дорогой.
Луиза показала Малютке то, на что он не уставал любоваться. С высоты это напоминало Лас-Вегас, переливалось бриллиантами, сулило блаженство. Но с земли это было подобно иллюминированной триумфальной арке, в которую Малютка не замедлил ворваться на двухколесной победной колеснице, оглашая воздух кликами торжества. Он внесся в священный град, стуча ободами колес, в блеске тяжелых доспехов, потрясая копьем. Проезд через арку так захватил его, так истошно кричала толпа, столько роз сыпалось под ноги коней, что ему захотелось повторить свой триумф. Он промчался в обратную сторону и вновь вломился в арку всей яростью распаленной квадриги, пронося под сводами копье победителя. Так он носился взад и вперед, среди блеска и рева, не в силах унять свой восторг. Остановился лишь тогда, когда оба колеса отвалились, копье согнулось, а бешеная квадрига пала и испустила дух. Малютка, глядя на осевшие своды арки, чуть слышно произнес:
— Ну теперь-то твоя прорва насытилась? Смотри, от нее ничего не осталось, одни ошметки. Наконец-то я могу отдохнуть.
— Милый, взгляни, что у меня есть. — Луиза приподняла великолепную руку, открывая подмышку. И там, в укромном местечке, к изумлению Малютки, обнаружилась вторая триумфальная арка, чуть меньше первой. Влекла в свою глубину, сулила храброму воину бесконечное блаженство и славу.
— Такого не найдешь в Камасутре, — пробормотал Малютка, пугаясь своей возлюбленной, обладавшей способностью производить детородные органы в самых разных частях тела. — У тебя их что, — как у осьминога присосок? — спросил он, исчезая под мышкой любимой женщины.
Есаул провел ночь, не смыкая глаз. Теплоход был прибежищем разврата, вместилищем пороков и скверны. С берега казался волшебным ковчегом, плывшим по темной реке на золотых отражениях, на деле же был лоханью нечистот, корытом отбросов, которую Господь обрек на потопление, собрав все самое мерзкое и богопротивное, что составляло элиту России. Есаул с отвращением слышал стенания и сладострастные вопли, доносившиеся из кают.
Он обошел корабль, заглянув в рубку, где молчаливый и верный капитан Яким вел теплоход от бакена к бакену по волжским разливам, и лидо его в сумраке рубки, чуть подсвеченное приборами, казалось высег ченным из Соловецкого камня.
Спустился в трюм, где мощно и неустанно работал дизель, своей маслянистой сияющей кожей напоминая могучее, сотрясавшееся в усилиях животное. Мотористы слаженно вершили дело, и, быть может, Господь миловал корабль и терпел творимые на нем непотребства, взирая на труд этих утомленных пролетариев, искупавших своими честными жизнями сатанинское существование аристократов.
Он прошел мимо отсека, где под замками содержались таинственные существа, доставленные на корабль кутюрье Словозайцевым для какой-то эффектной демонстрации, державшейся в строгом секрете. Из-за железных дверей слышались странные вздохи, печальные всхлипы, словно там зевали во сне больные медведи.
Заглянул в потаенный отсек с наглухо запертой Дверью, перед которой стояли автоматчики. Их мундиры сверкали безукоризненной белизной, позументы отсвечивали золотом, на кортиках струились золотые змейки. Вороненые стволы автоматов чуть дрогнули, когда охранники отдавали Есаулу честь.
Все было под контролем, подчинялось военному распорядку, которому не могли помешать творимые на верхних палубах безумства. Есаул покинул нижние отсеки корабля и поднялся на мостик, вдыхая свежий ветер летней ночи.
Заря наконец угасла, и в небесах, переливаясь, плыли за кораблем разноцветные высокие звезды. Он был один пред лицом бесконечного Космоса, нес в груди сокровенную искру «замысла», которая тайным образом излетала из сердца и превращалась в мириады светил, в разноцветные мерцанья, в жемчужные туманности и золотые сияния. Его «замысел» был неслучаен, был частью великой гармонии, поддерживающей в мировой пустоте раскаленные светила, наполняющей Вселенную дышащими силами, сотворяющей бессчетные формы жизни, из которых складывался другой, божественный «замысел». Он, Есаул, лишь на Земле был одинок. Во Вселенной же находился под покровительством Божественной воли. Был с Богом, который однажды прислал ему Ангела, указал на предназначение, начертал высший смысл. Ведет его путем героического подвига во славу любимой России. И так велико было его благоговение, так страстно он желал увидеть Ангела, убедиться, что не оставлен Богом, пребывает на Божественном пути, и его страстные любовь и вера не напрасны, что он опустился на колени, на холодную железную палубу и стал молиться. За Россию. За ее многострадальный народ. За ее воскрешение. Избавление от ига страшных коварных врагов, принесших на Родину столько горя и слез.