Тернистым путем [Каракалла]
Шрифт:
С этими словами он подал рабу вольную, и, плача наполовину от радости, наполовину от печали и опасения, Аргутис взял документ, который еще незадолго перед тем сделал бы его счастливейшим из смертных.
Между тем как он целовал руки Мелиссы и Александра, и, запинаясь, произносил слова благодарности, его неученый, но все-таки здравый ум говорил ему, что он был ослеплен, когда не мог удержаться от радости при известии, что император выбрал Мелиссу себе в супруги.
То, что он пережил и видел в последние полчаса, соединилось для него в один явственный образ, и с такою уверенностью, как будто это было ему сообщено, он был убежден, что его любимица Мелисса гнушается своего царственного жениха и намерена, он не знал каким образом, от него ускользнуть. И вместе с этою уверенностью в нем пробудилась свойственная ему страсть к приключениям и смелому риску.
Здесь дело шло о борьбе, которую слабый предпринимал против принуждения со стороны сильного, и ему, который всю свою жизнь принадлежал к числу угнетенных, ничто не могло казаться более заманчивым, как помогать этому слабому в битве.
С пламенным рвением Аргутис взялся посадить Диодора и его близких на корабль, который он должен был нанять, и объяснить Герону, как только этот последний прочтет письмо, только что написанное ему Александром, что он погибнет, если не укроется вовремя вместе с Филиппом. Наконец, он обещал письмо, которое Мелисса только что написала цезарю, завтра доставить в его руки.
Теперь он принял радостно отпускной документ, и согласился одеться в платье Герона, потому что ему в звании раба нельзя было бы заключить обязательный договор с каким-нибудь шкипером корабля или с кем бы то ни было. Но это было переговорено и решено поспешно, потому что Александра ждал император, а Мелиссу ждала Эвриала.
Радостная готовность к услугам со стороны честного старика, которому в первый раз приходилось самостоятельно разрешать задачи, перед которыми отступили бы даже многие свободные люди и которые, как он чувствовал, были, однако же, ему по силам, действовала ободряющим образом и на угнетенные души других.
Теперь они знали, что если им самим суждено умереть, то Аргутис останется верным их отцу и больному брату; и раб представил первое доказательство своей находчивости и сообразительности, указав Александру и Мелиссе, напрасно искавшим безопасного убежища для Герона и Филиппа, на одно место, которое едва ли могли открыть даже самые опытные сыщики.
Бежавший скульптор Главкиас был квартирантом Герона. Его мастерская, строение, похожее на сарай, стояла на земле маленького огорода, унаследованного резчиком от его тестя, и только Герон и Аргутис знали, что под полом этого строения находится, вместо погреба, большой резервуар старого, построенного при императоре Веспасиане, водопровода.
Аргутис в давнее время помогал Герону устроить над входом в этот тайник опускную дверь, которая оставалась незамеченною ваятелем Главкиасом в течение многих лет, в которые он пользовался своею мастерской.
В этом скрытом месте Герон, не посвящая в свою тайну даже собственных детей, прятал свое золото, и только за несколько месяцев перед тем Аргутис сопровождал его туда и нашел высокий резервуар сухим, полным воздуха и совершенно годным для жительства.
Резчик охотнее всего скрылся бы возле своей казны; к тому же сад с мастерской Главкиаса находился только в двухстах или трехстах шагах от дома Герона. Провести туда незаметно Филиппа казалось Аргутису нетрудным. Александр, старая Дидо и в случае нужды и Диодор со своими домашними тоже могли бы скрываться там. Однако же Мелиссе это убежище не казалось достаточно безопасным ни для брата, ни для раба.
При прощании девушка еще раз поручила новому отпущеннику тысячу раз поклониться отцу, просить его от ее имени о прощении за те тяжелые заботы, которые она ему причинила, и уверить его в ее любви.
– Скажи ему, – торопливо сказала она Аргутису, обливаясь слезами, – что мне представляется, будто я иду на смерть. Однако же я остаюсь, что бы ни случилось, его послушною дочерью, готовою пожертвовать для него всем, только не человеком, которому по собственной доброй воле дала обет верности. Наконец, скажи ему, что ради любви к нему я уже готова была протянуть руку кровожадному вампиру, но сама судьба, а может быть, также и дух нашей дорогой покойницы решили иначе.
Затем она ушла в комнату, где умерла ее мать. Произнеся краткую молитву перед смертным ее ложем, которое все еще стояло там, она поспешила в комнату Филиппа. Но он по-прежнему лежал в глубоком сне, и потому она только наклонилась над ним и поцеловала его в высокий лоб, который и во сне имел такой вид, как будто за ним ум силится исследовать что-то очень мудреное и нерадостное.
Ей пришлось еще раз пройти через мастерскую отца, и она уже пересекла ее поспешными шагами, но вдруг обернулась назад, чтобы снова взглянуть в последний раз на столик, у которого она спокойно вязала возле работающего художника, грезя с открытыми глазами и думая о том, что она со своими малыми силами, но богатая любовью, может сделать хорошего для каждого отдельного человека и какое бремя снять с него.
Затем, точно зная, что она навсегда расстается с этими товарищами ее прежней жизни, она повернулась к птицам, которые давно уже спали в своих клетках. Ее отец, несмотря на свое новое преторское достоинство, не забыл своих маленьких любимцев и, прежде чем вышел из дому, чтобы показаться народу в toga praetexta, тщательно занавесил их клетки. Когда Мелисса сняла теперь полотно, покрывавшее клетку скворца, и он тихо, как всегда, может быть, во сне проговорил ей в последний раз свою старую фразу «моя сила», ею овладел страх, и, идя с братом по улице, она сказала с грустью:
– Дело идет к концу. Пусть же он наступит. О что, однако, сделали эти немногие дни из всех нас, Александр! До приезда императора каким был ты, каким наш брат Филипп! Как было спокойно в моем сердце!.. А отец? Утешительно по крайней мере то, что и сделавшись претором, он не забыл своих пернатых друзей, он ведь их найдет повсюду. Но… Из-за меня ему приходится позорно скрываться.
Здесь Александр горячо прервал ее:
– Не ты, а я навлек на всех нас это несчастье.
И он начал жаловаться так горько, что Мелисса раскаялась, что напомнила ему о несчастье, постигшем их дом, и приободрилась, чтобы внушить ему мужество.
Она сказала ему, что как только император оставит город, и она ускользнет от него, то сограждан будет легко убедить в невинности его, Александра. Ведь они должны видеть, как мало все они придают значения блеску и богатству властителя, и он сам знает, как быстро забывают жители Александрии. Ему поможет и его искусство, и, как только снова можно будет появиться на свободе, ему будет легко получить руку Агафьи. Содействие ее, Диодора и Эвриалы для него обеспечено.
Но в ответ на эти добрые слова юноша печально покачивал головою. Как мог он, презираемый, отвергнутый, осмелиться когда-нибудь посвататься за дочь Зенона? Он заключил свои сетования глубоким вздохом, и Мелисса, у которой на сердце становилось тем тяжелее, чем более они боковыми улицами приближались к Серапеуму, преодолевала себя, чтобы придать своим утешительным доводам такое выражение, как будто сама она избавлена от всякой опасности покровительством Эвриалы.