Тернистым путем [Каракалла]
Шрифт:
Казаться веселою и спокойною в своем собственном затруднительном положении ей было так трудно, что она часто была принуждена тайком отирать слезы; но оживленная речь сократила им путь, и в изумлении, что так близко очутилась у цели, она остановилась, когда Александр указал ей на цепь, которой запирали выход из улицы Гермеса, где они теперь шли, на площадь Серапеума.
После того как утихла буря и перестал дождь, небо снова было ясно и безоблачно, и луна, как бы освеженная, щедро проливала свой серебряный свет на храм и на статуи вокруг него.
Теперь нужно было расстаться, потому что оба они понимали невозможность вместе идти через площадь.
Она была почти пуста, так как народ держали далеко от нее. Из бесчисленных палаток, которые еще недавно покрывали ее, оставались только палатки седьмой когорты преторианского корпуса, которая не была расквартирована в городе, чтобы находиться вблизи императора. Если бы брат и сестра вместе пошли через эту обширную, освещенную, точно днем, равнину, то наверняка были бы замечены, и этим Мелисса подвергла бы величайшим опасностям не только себя самое, но и свою покровительницу.
У нее было еще много на душе такого, что она хотела сказать, в особенности относительно отца и того, что касалось разлуки, которая, как говорило ей мрачное предчувствие, должна была быть разлукою навсегда. Но как долго, полная страха, ждала ее Эвриала, да и Александр сильно запоздал.
Из-за солдат, охранявших площадь, нельзя было допустить, чтобы девушка прошла через нее одна. Если бы она только добралась до той стороны святилища, где ее ждали и на которую бросали тень постройки ристалища, лежащего напротив, тогда все было бы хорошо, и потому Александр подумал, что ему не остается ничего, как только провести сестру боковыми переулками вокруг святилища.
Они уже решили сделать этот дальний и продолжительный обходный путь, как увидали какую-то молодую женщину, которая легким, точно окрыленным радостью шагом шла от палаток им навстречу. Александр вдруг выпустил руку сестры и, тихо сказав: «Она проводит тебя», направился к приближавшейся женщине.
Это была жена центуриона Марциала, присматривавшая за виллою Селевка в Канопусе; она познакомилась с художником, когда он изучал Галатею в загородном доме купца для своего портрета Коринны.
В то время Александр со своею привлекательною веселою манерой шутил с женой воина, и она обрадовалась, вновь увидав веселого художника, и выказала готовность проводить его сестру через площадь и не проговориться об этом никому.
Наскоро пожав руку брату и сказав ему тоном мольбы: «Не будем ни на одно мгновение забывать друг о друге и будем всегда помнить также о матери!» – Мелисса пошла за своею спутницей.
В этот раз жена Марциала навестила своего мужа затем, чтобы сообщить ему, что она и ее мать счастливо ускользнули от ужасов, происходивших в цирке, и поблагодарить его за удовольствие, доставленное им этим зрелищем, великолепие которого несмотря на множество помех, которые прерывали его, все еще наполняло ее ум и сердце.
За первыми словами, сказанными ей девушке, последовал вопрос, была ли и она в цирке, и когда Мелисса дала утвердительный ответ, заметив при этом, что от страха и ужаса мало видела, то говорливая женщина начала ей описывать, что видела она сама.
С третьего яруса, уверяла она, ей видно было все отлично. Ей показали и невесту императора. Бедной девушке придется дорого заплатить за блеск пурпура. Однако же нельзя не одобрить выбора Каракаллы: красота его избранницы выше всякого описания. При этом она замедлила шаги и посмотрела Мелиссе в лицо, так как ей показалось, что девушка похожа на возлюбленную цезаря. Однако же она скоро опять пошла быстрее и заметила, что та более видного роста, и красота ее блистательнее, как и подобает быть жене цезаря.
Тогда Мелисса плотнее закутала лицо головным платком, и ей было приятно, когда женщина описала ей ее собственную наружность и прибавила, что, кроме того, выбор Каракаллы пал на честную девушку, иначе супруга главного жреца – она невестка ее господина, и она знает ее с детства – не была бы так ласкова с нею.
Когда Мелисса, чтобы навести разговор на другие предметы, спросила, почему народу запрещено приближаться к Серапеуму, женщина ответила, что император, после того как он возвратился из цирка, занят вопросами о будущем, астрологией и другими важными предметами, при которых шум толпы мешает ему. Он очень сведущ во всем подобном, и если бы они подольше остались вместе, то она могла бы рассказать ей диковинные вещи.
В этих разговорах они перешли обширную площадь, и, когда она осталась позади них, и они вошли в тень Стадиума, Мелисса поблагодарила бойкую рассказчицу за то, что та проводила ее, на что женщина стала уверять, что была очень рада оказать услугу веселому художнику.
Западная сторона большого храма не находилась ни в какой связи с городом, и в ней было мало ворот, и те открывались только для жителей гигантского здания. Все эти ворота, давно уже запертые, не нуждались ни в каких сторожах.
Так как народу был воспрещен вход на площадь и в место, отделявшее Стадиум от Серапеума, то здесь царствовала совершенная тишина.
Темная тень падала на дорогу, и высокие здания, окаймлявшие ее подобно горам, казалось, доходили до самого неба.
Сердце одинокой девушки билось все тревожнее, между тем как она пробиралась возле стены святилища, от которого после бури последних часов на нее веяло каким-то влажно-теплым дуновением. Черные впадины, которые, когда ее взгляд падал на них, выглядывали из нижнего корпуса Стадиума подобно темным впалым глазам, были люками конюшен.
Что, если из них выскочит какой-нибудь беглый раб, дикий зверь или разбойник?
Над нею в неслышном полете носились совы; летучие мыши быстро летали туда и сюда и почти касались своими крыльями головы трепещущей девушки.
Ее страх усиливался с каждым шагом, а стена, до конца которой она должна была дойти, была так бесконечно длинна!
Что, если госпожа Эвриала устала от ожидания и перестала ее ждать? Тогда не оставалось бы ничего другого, как только вернуться в город через места, где стояли часовые, или через большие ворота войти в дом, где живет ужасный человек и где, наверное, она была бы узнана. Но в таком случае исчезла бы возможность уйти, а она должна была во что бы то ни стало бежать от кровожадного искателя ее руки! Каждая мысль о Диодоре взывала к ней, что она именно должна это сделать даже ценою своей молодой жизни, близкий конец которой она и без того предвидела с возраставшею уверенностью. Она ведь не знала, куда приведет ее бегство, но какой-то внутренний голос говорил ей, что пределом этого бегства будет ранняя могила.