Тернистый путь
Шрифт:
— Почему ты не кусаешь? — недоумевает Хусаин.
— Разве эта крошка удовлетворит мой голод?! — отвечает Бейсеит, и вид у него становится еще более жалким.
— Кусай, где мы найдем больше! — упрашивает Хусаин.
— Нет, лучше ешьте сами. Вершком колбасы всех не накормишь. Ешьте, пусть я один буду голодным… — отвечает Байсеит смиренно, скорбно и со вздохом ложится на нары.
Участливо окружив Байсеита, мы начинаем утешать его.
— Давайте отмерим ему долю побольше, — наконец предлагает кто-то.
Хусаин, поколебавшись, выпускает колбасу еще на полпальца и предлагает Байсеиту. Полумертвый Байсеит медленно поднимает голову. Искоса поглядывает на колбасу
Такие сценки вносят оживление в наш тюремный быт.
Урвав лишний кусочек колбасы, Байсеит немного оживляется, начинает шутить, что-нибудь рассказывать, поет на русском языке шуточную песню, сложенную одним русским писарем. Называется песенка «Призыв киргизки (казашки) к своему избранному».
О айран ты моих желаний, Кумыс моих страстей, Каймак [49] сердечных упований, Степной баран души моей. Ты барымтой [50] на душу грянул. Нагайкой сердце стеганул. И мой киргизский дух воспрянул, Когда в юрте ты заснул. Дороже пестрого халата, Она разит острей булата, Кизяком сжигает кровь. О приди, шайтан мой милый, И упади во прахе ниц,— Сливаю свой призыв унылый Со ржаньем пылких кобылиц.49
Каймак — сливки.
50
Барымта — угон скота силой, вооруженный грабеж.
Байсеит исполнял ее мастерски, с серьезным видом, выставлял вперед грудь и петушился, как всамделишный артист.
Мы смеялись вдоволь.
Однажды пришло известие о том, что теперь смертной казни вообще не будет. Эти слухи оказались правдоподобными. Стало свободнее дышать. Вскоре начали принимать и передачи. С некоторыми заключенными тайком начал разговаривать сам начальник тюрьмы.
Нас начали вызывать на допросы. По восемь-десять человек выводили нас к месту следствия под конвоем конных казаков.
«О чем допрашивают?» — нетерпеливо спрашивали мы товарищей, побывавших на следствии.
Дошла очередь и до меня. Сразу погнали человек пятнадцать в одной группе. Ноги в кандалах. Конные казаки держат сабли наголо. Нас выстроили по два в ряд. Тех, кто ростом повыше, меня и Байсеита, поставили вперед. Стоял жаркий день, как раз самый разгар летней сороковины. [51] На улицах толпами теснились женщины, дети, старые, молодые, татары, казахи, русские, конные и пешие. Звеня кандалами, мы мерно шествуем по середине улицы в сопровождении конвоя. Безмолвно глядим на публику. В толпе я вижу друзей и знакомых. Сочувственно, хмуро, спокойно — по-разному они здоровались с нами, кладут руки на грудь
51
Сороковина, сороковка — время с 10 июля по 20 августа, обычно самое жаркое.
В многолюдной толпе я увидел и ту, что приходила к тюремным окнам, свою «сестру». В невинных глазах ее — слезы. Она кивнула мне, и я тоже благодарно кивнул в ответ. Под взглядами толпы мы прибодрились, зашагали уверенней.
Следственная комиссия заседала в здании бывшей школы. Зимою я жил на квартире у учителя Токарева, в особняке, который находился во дворе этой школы. В свою бывшую квартиру я теперь вошел в арестантском одеянии из грубого льна, с непокрытой головой и в кандалах. Мы с Байсеитом шли впереди и встретились на лестнице с Толебаем Нуралиным. Глядя на меня в упор, Толебай спросил:
— Как здоровье, Сакен?
— Слава богу! — ответил я.
Толебай моментально исчез за дверью. Наши ноги не были тогда такими быстрыми, как у Толебая, мы, звеня кандалами, едва волочили их.
Начальник конвоя вошел в одну из комнат. Вскоре вышел оттуда с каким-то русским, и они вызвали на допрос первого нашего товарища…
Вызывали по одному, допрашивали и уводили.
Я смотрел через окно во двор. Там ходила Токарева, старуха, хозяйка моей зимней квартиры. Увидев меня, она с сожалением покачала головой…
Подошла моя очередь. Вошел в комнату. За столом восседает комиссия. Председателем — казак Чонтонов. Как раз перед моим допросом Сербов куда-то вышел. Среди членов комиссии сидел один чернобородый русский крестьянин и, трое казахов. Один из них купец Ташти, второй — известный мулла Мантен, третьим сидел Толебай. Когда я приблизился к столу, Ташти и Мантен негромко поздоровались:
— Здоров ли, Сакен? Я ответил:
— Слава богу!
Начал допрос сам Чонтонов:
— Каким образом вы попали в совдеп?
— По выбору степных казахов, по желанию простого народа.
— Чьи интересы вы намеревались защищать?
— Интересы казахского народа, в особенности, избравшего меня трудящегося населения.
— Какую работу вы возглавили?
— Возглавил работу по просвещению Акмолинского уезда.
Чонтонов не спросил, а я не стал говорить о том, что я был членом президиума совдепа.
— Вы участвовали на митингах и на собраниях?
— Участвовал.
— Выступали с речами?
— Выступал.
— О чем вы говорили?
— Не помню.
— Вы вступали в большевистскую партию?
— Да.
— Вы за или против созыва учредительного собрания?
— Если в учредительном собрании будут участвовать представители трудящегося народа, то я не против его созыва.
— Как вы относитесь к религии?
— Лично я не религиозный человек.
— Вы, оказывается, ругали мечеть нецензурными словами?
— Невозможно ругать нецензурными словами неодушевленный предмет.
— Что вы писали в газете «Тиршилик», которая издавалась здесь на казахском языке?