Терракотовые сестры
Шрифт:
– Соль закончилась триста локтей назад, – с усмешкой сказал незнакомый голос. – Добро пожаловать на мою свадьбу, мясо!
И тут же земля задрожала от гулких ударов, а по поверхности поползли сполохи синеватых зарниц. Гул шел из-под земли прямо в том месте, где лежала девушка. Словно гигантские сваи пробивались из недр наружу, сотрясая все вокруг. Дрожь земли отшвырнула насильников от жертвы, почва под ними продолжала пульсировать. И ритм ее повторял тот, которым провожали давсны караван из стойбища. Только теперь в призрачном неживом свете недобрых огней проступали другие силуэты.
Похожие на тех, кем были при жизни, большие и маленькие,
А впереди стоял и наслаждался зрелищем шаман. Скрестив руки на груди, уперев ноги крепко в степную твердь, он удовлетворенно улыбался. Казакова опять мало что могла рассмотреть в подробностях, но зато ощущала всем телом, как шевелится под ней земля. Круглый каменный постамент вырастал под ней, и через минуту она уже лежала, как блюдо на столе.
Трое давснов встали спина к спине и обнажили спрятанное доселе оружие: против – три кривые тонкие сабли, два кинжала и черный монгольский лук. Бурая волосяная кисточка на его конце взлетала вверх при каждом гулком ударе, а костяные накладки на концах светились неживым беловатым цветом. Тускло блеснул наконечник стрелы, уже наложенной на тетиву.
На мгновение замерли обе стороны. А потом вой и скрежет взорвали ночную степь. Волны мертвых пришли в движение. Они вдруг затрепетали, задергались, их разорванные тела сгибались пополам, вертелись из стороны в сторону, хватая друг друга и тыча целыми и оторванными конечностями в отчаянную троицу. Некоторые даже упали на землю и дергались конвульсивно. Не сразу до живых дошло, что мертвые просто смеются над ними. Истерически хохочут при виде жалкой группы воинов с оружием, бесполезным против тех, кого уже однажды убили чем-то подобным.
– Фас! – щелкнул пальцами шаман, и мертвое воинство с ревом бросилось на людей. Как вышколенные сторожевые псы, рванули они вперед, потекли, как синий поток, окружая, отрезая путь к солончаку.
«Фас?» – резануло ухо безмолвной, но живо барахтающейся на алтаре жертве. Усиленно болтая освобожденными ногами и извиваясь что есть мочи, Казакова пыталась сползти с постамента, но тот, словно живой, приподнимал край, как только она приближалась к нему. Девушка соскальзывала снова к центру, и ничего нельзя было с этим поделать. Не оставляла Маша свои тщетные попытки сбежать, но отчаяние уже запустило свои холодные мертвящие когти в ее еще живое сердце. Белая кисея сползла с головы, и теперь легко можно было видеть весь ужас происходящего.
Тысячи изуродованных призраков неслись на отбивающихся степняков. Потоком, буранным ветром. Напрасно люди разили саблями – сталь проходила сквозь тела нападавших, не причиняя вреда. Духи невинных жертв из Мертвого города лишь распалялись еще больше в своей ярости, вспоминая, как их убили такие же клинки, и с еще большей злостью впивались в тела воинов. Нет, кровь не залила жертвенник, но каждый из неживых уносил из человека часть дыхания, и слабели руки, замирало сердце, путались мысли. Тысячи, тысячи обозленных душ, не похороненных по должному обряду, не слышавших погребального плача о себе, погибших бесславно, как скот на бойне, рвали сейчас силы из давснов, дырявя их тела, как капли воды – рыхлый снег.
Первым свалился, закашлявшись, самый высокий из троих, Лучник. Только его стрелы с серебряными наконечниками, остатки былой роскоши родного племени, причиняли мало-мальский вред духам. Но что такое пара десятков стрел, когда тебя пронзают тысячи алчущих?! Лучник упал, захрапев, словно захлебывался, потом стал ловить ртом воздух, как рыба на берегу, и умер с широко раскрытыми глазами. Казакова готова была поклясться, что видела, как его душа, душа воина, погибшего, сражаясь с оружием в руках, ушла куда-то вверх к звездам, равнодушно перемигивающимся в темном небе.
Шовшур, однако, не растерялся. Он тоже заметил, как исчезали те, кто напарывался на наконечник из серебра. Кочевник выхватил лук и стрелы из еще не остывших рук соплеменника и, превозмогая боль, сделал точный выстрел прямо в грудь шаману.
Рассекая поток мертвецов, стрела звенела, неся неминуемую гибель их главарю. Шаман успел лишь резко выбросить руки ладонями друг к другу, и стрела застряла в синем сиянии между его пальцами. Он сломал ее, как соломинку, и отбросил в сторону, невредимый.
А второй товарищ Шовшура уже упал на колени, зайдясь в приступе кашля. Так и умер он, коленопреклоненный, упершись лбом в любимую степь.
Но Шовшур не сдавался. Запрыгнув на постамент с жертвой, он схватил Машу за косу и поднял рывком, приставив кривой клинок ей к горлу. Духи не смели влетать на постамент, заметил он и это.
– Дай мне уйти, а то спать будешь с мертвым мясом! – крикнул он, глядя главному злодею в лицо.
Тот замешкался, размышляя, и вся волшба, вся нечисть вокруг тоже замерла, ожидая команды. Шовшур же спрыгнул с остановившегося алтаря, стаскивая за собой и Машу. Намерения его легко читались: прикрываясь девушкой как щитом, он собирался уйти в сторону соляных полей.
– Два мужчины, одна женщина – беда, – с усмешкой произнес шаман и метнул в говорящего острый кинжал, даже не глянув из-под своей низко надетой меховой шапки.
Маша дернулась, и ее недавно приобретенная коса осталась в руках мужчины. Обычный вплет, шиньон, как оказалось. А нож со звоном ударился об жертвенник.
– Ату! – снова по-европейски скомандовал дэв-шаман. И тысячи страшных призраков с гиканьем набросились на убегающего Шовшура.
Шаман, точнее дэв в его теле, подошел к своей все пытающейся уползти «невесте». Она наконец смогла его рассмотреть, когда уткнулась в поставленную на край жертвенника ногу. Мягкие белые сапоги из замши с загнутыми вверх носами, как положено у степных народов, с оторочкой из белого же меха. В них заправлены тоже белые штаны. Кожаная светлая короткая куртка с косой застежкой. Остроконечная скифская шапка с богатым песцовым мехом надвинута на глаза так, что прячет половину лица.