Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий

Эта книга посвящается моим детям Иве Джейн Редикер и Изекилю Кальману Редикер в надежде, что прошлое окажется для них полезным при строительстве лучшего будущего

Я выражаю благодарность многим людям и организациям за их помощь. Национальный Совет по евразийским и восточноевропейским исследованиям, Американский Совет научных обществ, научно-исследовательский Совет общественных наук, Национальный фонд гуманитарных наук, Общество по присуждению грантов предоставили мне возможность провести исследовательскую работу и написать эту книгу. Исторический факультет Университета Карнеги Меллон предложил дополнительную помощь и любезно оплатил командировочные расходы, связанные с исследовательской работой в России. В результате обмена между Университетом Карнеги Меллон и Российским Государственным Гуманитарным Университетом (РГГУ) мне была оказана неоценимая помощь в моей работе в библиотеках и архивах в Москве. Я признательна Ирине Карапетянц, Юрию Афанасьеву, Джону Лехоцки и Джо Троттер за их длительную финансовую и административную поддержку Я также благодарна моим русским коллегам из РГГУ, особенно Алексею Киличенкову

и Игорю Курукину, которые помогали мне во множестве больших и малых дел. Компетентную и действенную поддержку в исследованиях мне оказала также Елена Никулина.

Помощь персонала Государственного Архива Российской Федерации (ГА РФ) была безотказной и полезной. Их профессионализм и верность своему делу, несмотря на многочисленные препятствия и трудности, вызывают большое уважение к ним. В особенности я благодарна Нине Абдулаевой — заведующей читальным залом и архивисту Борису Садовникову, который ознакомил меня с библиотечными фондами Всесоюзного Центрального Совета Профсоюзов (ВЦСПС) и различных профсоюзов. Без его участия было бы невозможно найти многие материалы, которые были использованы мной в этой книге. Также я выражаю благодарность Лидии Наумовой, заведующей читальным залом Центрального архива общественных движений Москвы (ЦАОДМ), именуемого теперь Центральным архивом общественно-политической истории Москвы (ЦАОПИМ), за помощь в последовательности предоставления документальных источников и в преодолении препятствий. Бэрри Склес, руководитель межбиблиотечного абонемента библиотеки Ханта в университете Карнеги Меллон, проявил находчивость в систематизации наиболее сложных материалов. Российский государственный архив кинофотодокументов (РГАКФД) разрешил перепечатать отобранные из его фонда исторические фотографии.

Впервые отдельные части этой книги были использованы в статье «Сталинский террор и демократия: профсоюзное движение в 1937 году», опубликованной в декабре 2005 г. в издании «Американский обзор истории» (American Historical Review).

Вильям Чейз, Донна Харш, Кармин Сторелла и Линн Виола дали добрые советы и комментарии к рукописи. Наум Кац, мой замечательный коллега, в течение долгих лет помогал мне в исследованиях. Благодаря моим московским коллегам Андрею Соколову и Сергею Журавлеву, я узнала много нового во время длительных дискуссий. Участники семинара «История рабочего класса» в Питтсбурге, мои коллеги из университета в Торонто, из Американской ассоциации по развитию славянских исследований, а также участники конференции «История рабочего класса России», проводившейся при содействии Международного института социальной истории, дали одобрительные комментарии к разным частям моей рукописи. В течение нескольких летних периодов я работала в ЦАОДМе вместе с Симоном Пирани, моим другом, товарищем и коллегой, которому я благодарна за наши оживленные дискуссии по вопросам прошлой и современной русской политики. Дж. Арч Гетти проявил неисчерпаемое великодушие в предоставлении документов и информации, любезно отвечая на любой запрос. Я с нежностью вспоминаю один из солнечных летних дней в его гостиничном номере в Москве, когда мы тщательно, по месяцам восстанавливали и исследовали ключевые аресты и политические события конца 1930-х гг. Дональд Фильтцер внимательно прочитал всю рукопись. Он щедро поделился со мной своими обширными познаниями о русских рабочих и предприятиях. Его комментарии оказались бесценными во время проверки рукописи. Его собственные тщательные исследования и страстная увлеченность вопросами большой политики эпохи советского социализма служат образцом того, какими могут и должны быть знания человека.

Кроме того, я хотела бы поблагодарить моего мужа, Маркуса Редикера, который сопровождал меня и прошел вместе со мной долгий путь познания в области, весьма отдаленной от его собственной сферы деятельности. Наши многолетние дискуссии о политике углубили мое понимание сущности советского эксперимента. Мой супруг до сих пор задает мне очень трудные, умные и весьма полезные для меня вопросы.

Несомненно, «большой террор» является одним из наиболее важных явлений не только в истории СССР, но и истории двадцатого века. Русская революция 1917 года, основанная на простом принципе, что рабочие должны контролировать создаваемые ими материальные ценности, послужила толчком для движения во всем мире. Однако творимые в эпоху «красного» террора беззакония, насилия, убийства, полностью дискредитировали эту идею и оказали разрушительное действие на первый в мире эксперимент по строительству социализма. Появились критические, трудные вопросы: «Когда начался террор? Каковы причины террора? Кто несет ответственность за террор? Кому террор принес пользу, а кто пострадал от него?» В 1930-е годы молодая коммунистка, узница лагеря, с болью отразила крайнюю необходимость получить ответы на эти вопросы в своем стихотворении:

Нам надо дать ответ: кому была нужна Чудовищная гибель поколенья, Которое страна, сурова и нежна, Растила двадцать лет в работе и сраженьях. [1]

В целом историки согласны с тем, что террор начался с убийства первого секретаря Ленинградского областного комитета ВКП(б) С. М. Кирова в декабре 1934 года и закончился освобождением от обязанностей Народного комиссара внутренних дел (НКВД) Н. И. Ежова в ноябре 1938 года. Наиболее активный этап репрессий, известный в России под термином «ежовщина» приходится на период с ноября 1936 года по ноябрь 1938 года, когда Н. И. Ежов являлся наркомом НКВД. За эти два года миллионы людей были арестованы, подвергнуты допросам, расстреляны, высланы в трудовые лагеря. В 1937-1938 годы НКВД арестовал более 1 млн. 575 тыс. человек. Большинство из них (87%) было арестовано по политическим мотивам. Из общего количества арестованных 1 млн. 345 тыс. человек были осуждены, 681 тыс. 692 — приговорены к смертной казни за контрреволюционную деятельность. 1 млн. 473 тыс. 424 человека умерли от болезней, холода, голода, несчастных случаев и по другим причинам в лагерях, ссылках и тюрьмах. {1} С 1934 по 1940 гг. 3 млн. 750 тыс. человек, осужденных за уголовные и политические преступления, прошли сквозь грандиозную систему трудовых лагерей. В 1937-1938 годах было произведено такое количество арестов, что лагеря начали испытывать кризис: не хватало продовольствия, одежды и мест для размещения всех вновь поступивших заключенных. {2} Хотя политические аресты и партийные чистки проводились и до, и после «ежовщины», своего апогея террор достиг в 1937 и 1938 годах, оставив в памяти людей неизгладимый след о советском эксперименте. [2]

Если историки в большинстве своем согласны с определением временных рамок «большого террора», все остальные вопросы вызывают у них существенные разногласия. Каковы были намерения государства, цели репрессий, влияние внешнего и внутреннего давления, степень централизации контроля, численность жертв и реакция советских граждан на происходящее? В течение долгого времени было широко распространено мнение, что советский режим с самого начала был террористическим. Руководители государства, побуждаемые желанием обрести полную политическую власть, отправляли на смерть в лагеря и тюрьмы нескончаемый поток людей. Со временем он увеличивался либо уменьшался, но никогда не прекращался. Согласно этой оценке, причины террора — в приверженности большевиков глубоко антидемократичной идеологии. С момента прихода к власти они стремились разрушить гражданское общество. Террор позволил консолидировать власть и подвергнуть преследованиям все слои покорного населения. Сторонники этой трактовки в первую очередь обращались к политической истории. Большинство из них, но не все, считали Советский Союз «тоталитарным» государством, в котором небольшая группа партийных руководителей контролировала все сферы социальной, экономической и политической жизни. И поэтому при планировании политического курса государства они уделяли большое внимание действиям некоторых руководителей и меньше всего — деятельности рабочих, крестьян, женщин или представителей других социальных групп. {3}

В 1980-е годы новый интерес к социальной истории привел к «ревизионистскому» оспариванию этого взгляда. Историки начали более пристально рассматривать разногласия и напряженность, существовавшие внутри советского государства. Они отмечали резкие колебания в политике, во взаимоотношениях между центральными и местными органами управления, конфликты между правосудием, которое вершилось в угоду политической кампании, и нормой права, а также роль внешней и внутренней угрозы. Они проанализировали диалектическое противоречие между государственной политикой и реакцией общества, при котором социальное напряжение влияло на действия властей, приводя в свою очередь к непредсказуемым последствиям, которые провоцировали на принятие еще более драконовских решений. Исследователи установили зависимость между специфическими целями и отдельными эпизодами репрессий. {4} Некоторые историки изучали организации и группы людей, раскрывая соответствие инициатив государства общественным или групповым интересам. При исследовании «народных инструментов» террора, они обнаружили, что рабочие и крестьяне использовали свои процедуры и риторику против руководителей и должностных лиц для обвинения их в злоупотреблениях. Фокусирование внимания на реакции различных социальных групп позволило поставить новые и интригующие вопросы о взаимосвязи интересов «низов» и приказов «верхов» в ходе осуществления репрессий — в начальный период и их последующего распространения на все более широкие слои населения страны. Однако историки, за некоторым исключением, не стали развивать это направление исследований. {5} Они сосредоточились на изучении субъективных, личностных факторов, выявляя внутренние психологические мотивы, а также внешнюю реакцию общества на репрессии, чтобы понять, как люди реагировали на террор. {6}

В 1990-е годы стали доступными новые архивные материалы, в которых содержалась важная информация о роли Сталина и о целях репрессий. Документы неопровержимо доказывали непосредственное личное участие Сталина в репрессиях. Они были испещрены подписями Сталина и замечаниями, сделанными им на полях; это вскрыло тот факт, что его рука касалась буквально всего. Из архивов была также получена новая информация о числе жертв. Прежний подсчет количества арестов и смертных казней в 1937-1938 годах оказался сильно преувеличенным. Первоначально историки полагали, что число арестованных насчитывало от 7 до 20 млн. человек. Новые данные, основанные на архивных материалах, показывают, что было арестовано около 2,5 млн., человек за политические и неполитические преступления. Так же историки считали, что приблизительно 7 млн. человек было казнено, но действительное число казненных оказалось 681 тыс. 692 человека, что составляет одну десятую от общего количества. [3] Хотя жертв оказалось меньше, чем считалось ранее, число репрессированных из различных слоев населения оказалось намного больше. На основании новых данных было установлено, что жертвами репрессий были не только руководители экономики, партии и военачальники, бывшие оппозиционеры и иностранные коммунисты, ранее описанные историками, но и другие категории населения. Приказом № 00447 о массовых операциях в июле 1937 года определялось, какое количество преступников, представителей деревенского духовенства, церковных активистов, бывших кулаков, лишенцев (лиц дворянского происхождения, промышленников и лиц, лишенных права голоса), а также прочих «враждебных элементов» подлежит тюремному заключению или должно быть приговорено к смертной казни. Затем был издан приказ № 00486 о порядке ареста жен осужденных за контрреволюционные преступления, а далее последовала серия «национальных операций» нацеленных на немцев, поляков, румын, финнов, латышей и представителей других этнических групп. {7} В результате массовых операций было арестовано 766 000 человек, из которых 385 000 были приговорены к смертной казни. На основании новых данных было написано множество работ, которые один из историков назвал «исследованиями жертв». {8}

Новые архивные данные оказали двоякое воздействие на характер дискуссий по проблеме террора. Усилились старые разногласия среди сторонников «тоталитарной» концепции о личной роли Сталина в репрессиях. Выявление его истинной роли в предоставлении полномочий на проведение массовых операций позволило некоторым историкам концептуализировать политику террора более узко: как «серию карательных акций, проводимых под централизованным руководством». По словам О. В. Хлевнюка «Массовые репрессии начинались и заканчивались по команде сверху всякий раз, когда Сталин считал акцию подходящей». Даже «эксцессы» на местах «определялись центральными директивами». {9} Однако открытие документов о массовых операциях вызвало интерес и к изучению социальной напряженности, которая подтолкнула вождей партии санкционировать широкомасштабные аресты. Некоторые историки утверждали, что Сталин инициировал массовые операции с целью ликвидации недовольных представителей социальных групп, которые могли бы служить «пятой колонной» в случае начала войны. Бэрри МакЛохлин отметил, что толчком для Приказа № 00447 были, до известной степени, указания «сверху», и что этот приказ «определенно выходил за рамки политического альянса “Сталин-Ежов”», Региональные партийные вожди, обеспокоенные тем, как недовольные социальные группы будут голосовать в предстоящих демократических выборах в Верховный Совет, поддерживали массовые операции и увеличивали и расширяли их размах. {10} Историки, исследовавшие инициативы НКВД на местном уровне, ставили под сомнение идею об общем централизованном контроле. {11}