Tertium organum
Шрифт:
* * *
В мусульманстве тоже очень много мистики. Наиболее характерным выражением мусульманского мистицизма является персидский суфизм. "Суфизм" -это одновременно религиозная секта и философская школа очень высокого идеалистического характера, боровшаяся одновременно против материализма и против узкого фанатизма и понимания только буквы Корана. Суфии толковали Коран мистически. Суфизм -- это философское свободомыслие мусульманства, соединенное с совершенно своеобразной символической и ярко чувственной поэзией, всегда имеющей скрытый мистический смысл. Рассвет суфизма -- первые столетия второго тысячелетия христианской эры.
Для европейской мысли суфизм долго оставался непонятным. С точки зрения
– - "Магомет влюбился в Бога"*, -- говорят арабы, желая передать яркость религиозного жара Магомета.
– - "Выбирай себе новую жену каждую весну на Новый год, потому что прошлогодний календарь уже никуда не годится"**, -- говорит персидский поэт и философ Саади. И в такой курьезной форме Саади выражает мысль, которую Ибсен высказал устами доктора Штокмана: "...истины не походят на долговечных Мафусаилов, как многие полагают. При нормальных условиях истина может просуществовать лет семнадцать-восемнадцать, редко долее..."
* Confessions of Al-Ghazzali. Claod Field.
** Sadi's Scroll of Wisdom. (Wisdom of The East Series).
Поэзия суфиев станет понятнее для нас, если мы будем иметь в виду этот общий чувственный характер литературного языка Востока, идущий из глубокой древности. Образец этой древней литературы -- "Песнь Песней". Странной для нас чувственностью образов отличаются многие места книг Библии и все древние восточные мифы и сказания.
"Персидские мистики-поэты суфии по большей части писали о любви к Богу в выражениях, применимых к их прекрасным женщинам, -- говорит переводчик Джами и др. Хадланд Дэвис, -- по той причине, как они объясняли это, что никто не может писать небесным языком и быть понятым" ("Persian Mystics").
Идея суфиев, -- говорит Макс Мюллер, -- это любовное слияние души с Богом". Суфии утверждали, что на человеческом языке ничто не может выразить любовь между душой и Богом, кроме любви между мужчиной и женщиной, и что, если мы хотим говорить о единении души с Богом, мы можем выразить это только на символическом языке земной любви. И когда мы читаем некоторые из их восторженных стихотворений, мы должны понимать, что поэты суфии употребляли большое число выражений, имеющих свое определенное и признанное значение в их языке, то есть что многие выражения имеют у них особенное значение. Так, сон означает размышление, медитацию; аромат -- надежду; поцелуи и объятия -порывы благоговения; вино означает духовное знание и т.д.
Цветы, которые возлюбленный Бога собирает в его розовом саду и которые он хочет дать своим друзьям, настолько обессиливают его ум своим благоуханием, что он выпускает их из рук, и они вянут, говорит Саади. Поэт хочет сказать этим, что сияние и блеск экстатических видений бледнеет и теряет краски при попытках передать их человеческим языком. (Мах Muller. "Theosophy").
Вообще нигде на свете и никогда поэзия не сливалась с мистикой так, как в суфизме. И поэты-суфии часто вели странную жизнь отшельников, пустынников, странников, воспевая в то же время любовь, красоту женщин, аромат роз и вина.
Джелаль эд-Дин следующим образом описывает соединение души с Богом:
Возлюбленная сказала своему милому, желая испытать его, однажды утром: "Я хотела бы знать, кто тебе дороже, ты сам или я, скажи
В двух знаменитых поэмах Джами (XV век) "Саламан и Абсаль" и "Юсуф и Зюлейка", в самых страстных формах изображается "восхождение души", ее очищение и слияние с Божеством.
* * *
Большое внимание в своей книге проф. Джемс уделяет мистическим состояниям под наркозом. (См. Джемс. Многообразие религиозного опыта. Москва, 1910. Лекции XCI и XCII. Мистицизм.)
Это область, -- говорит он, -- которую общественное мнение и этика с давних пор относят к области патологии. Тем не менее всегда были отдельные личности и между ними выдающиеся лирические поэты, которые говорят об этих переживаниях, как о возвышенном состоянии.
Эфир и в особенности окись азота, в известной дозе примешанные к воздуху, являются также могучими стимулами к пробуждению мистического сознания. Перед вдыхающим их точно разверзаются бездны истины одна за другою. Когда человек приходит в нормальное состояние, истина от него ускользает, и если остается от нее какая-нибудь формула, то для нормального рассудка она оказывается бессмысленной. Тем не менее у человека остается чувство, что эта формула полна глубокого значения. Я лично знаю многих людей, которые убеждены, что в трансе, вызванном окисью азота, возможны настоящие мистические откровения.
Несколько лет тому назад я сделал сообщение в печати о произведенных лично надо мною опытах опьянения окисью азота. На основании их я пришел тогда к такому выводу -- который и до настоящего времени не поколебался в моих глазах, -- именно, что наше нормальное или, как мы его называем, разумное сознание представляет лишь одну из форм сознания, причем другие, совершенно от него отличные формы существуют рядом с ним, отделенные от него лишь тонкой перегородкой. Мы можем совершить наш жизненный путь, даже и не подозревая об их существовании; но как только будет применен необходимый для их пробуждения стимул, они сразу оживут для нас, представляя готовые и определенные формы духовной жизни, которые, быть может, имеют где-нибудь свою область применения. Наше представление о мире не может быть законченным, если мы не примем во внимание и этих форм сознания. И они должны помещать слишком поспешным заключениям о пределах реального.
Вся совокупность моих знаний убеждает меня в том, что мир, составляющий содержание моего ясного сознания, есть только один из многих миров, существующих в более отдаленных областях моего сознания, и что эти иные миры порождают во мне опыт, имеющий огромное значение для всей моей жизни.
Возвращаясь к моим собственным переживаниям этого рода, я должен признать, что они сводятся к особому просветленному состоянию, которому я не могу не придать мистической окраски.
Основной чертой такого состояния всегда является примиренность, словно две противоположные стороны мира, столкновения между которыми составляют причину всех наших внутренних бурь и неурядиц, расплавились и образовали единое целое. Они не принадлежат к одному роду, как два различных вида, но один из видов, более возвышенный, -- сам становится родом по отношению к противоположному виду и растворяет его в себе. Я знаю, что эта мысль с логической стороны темна, но я не могу избавиться от ее влияния на меня. Я чувствую, что в ней есть смысл, соприкасающийся с сущностью гегелевской философии. Имеющий уши да слышит. Для меня эта мысль постижима лишь этим путем искусственного разбуженного мистического состояния сознания.