Тесная кожа
Шрифт:
...Мчусь, как оглашенный, хотя движения не чувствую. Многоразовый корабль - как многоразовый шприц, везет особо цепкую заразу. Зараза мыслит свое, напрягает воображение: что там, про Луну, было?
Конечно, песня про лунного медведя, который читает вслух сказки.
Нет, внутренний голос подсказывает мне, что будет немного иначе.
Там, на луне, "Золотая Ява". Stars and Stripes? Ну, это они сделали зря, придется держать ответ. Медведь, одетый в форму МЧС, сидит верхом на пачке, возвышающейся над острыми скалами. У подножия сигарет - кости Нейла Армстронга, завернутые в фантик скафандра,
...По-моему, я вторгаюсь в чье-то око. Сверлю цыганский зрачок - черный космос, целюсь в желтое глазное дно. Скорее всего, великий одноглазый мечтатель меня не замечает. Он и Землю-соринку в гробу видал, не то что меня. Но глаз, конечно, нездоровый, больной - сказывается возраст. Кровь выдохлась, осталась сеть сухих сиреневых сосудов, потерявших эластичность. Неизбежная слепота. Интересно, где заканчивается радужка и начинается глазное яблоко? Может быть, где-нибудь за Плутоном, или дальше. Или ближе кто его поймет, пигмент искажает среду и замутняет взор стороннего наблюдателя. Может быть, второе дно - Юпитер. Какой же, в этом случае, болен глаз? Одно из двух: либо первый усох, либо второй распух от поджимающей раковой опухоли и вот-вот лопнет. А мы - где-то между, погремушка в носу великана.
Глупое умствование заводит меня в утомительные дали. Я начинаю воображать, что у циклопа не один глаз, и не два, а множество; потом пытаюсь подыскать анатомический аналог пояса астероидов, комет и болидов. Корабль идет на снижение, вздымает пушистую пыль. Чуть не угодили в кратер.
...Я выхожу, осматриваюсь. Понятное дело: на дне кратера лежит балясина. За горизонт, на теневую сторону уходит цепочка следов. Я узнаю сапоги живучего шурина.
В общем, непонятно - как всегда.
Именно - как всегда. Дышишь, смотришь, вдыхаешь, бурчишь животом - и непонятно. Мне не обязательно понимать, я согласен остаться в неведении, но пусть мне станут непонятны дыхание, зрение и все остальное. Я не покушаюсь на сомнительные секреты, но хочу, чтобы непонятно стало не как всегда, а как не всегда. Как мало с кем бывает или не бывает ни с кем.
Вздыхаю, от нечего делать навещаю одинокое разрушенное строение, торчащее в полукилометре от шаттла. Это коровник.
А, все ясно.
Говорят, что кто-то из лунной экспедиции спятил.
Ему, наверно, что-нибудь мерещилось, ну и вот.
Летающая тарелка проносится низко над грунтом, едва не срезая мне шлем. Потом забирает вверх и прячется за скалами. В наушниках трещат помехи, доносится невнятное рассуждение.
Я плетусь по следу; через каждые сто метров след меняется с сапожного на гусеничный, и обратно. Памятник "Яве" остается позади, медведь медитирует. Желтушечный прах, он же невесомый пепел.
Да здесь еще хуже, чем в глубинке.
Убейте - не могу взять в толк, откуда сомнамбулизм. Хрестоматийно влюбленные пары, набережные, Селена, вздохи и грезы. Откуда столь сильная тяга, откуда родство? Вероятно, я слишком тороплюсь с выводами. Здесь должен, обязан быть некий мечтун, генератор массового возбуждения. Передатчик, оживающий в полнолуние. Слепнущее око обращается к далеким адептам, те покрываются шерстью, выставляют клыки... Отправляются на медвежий промысел, истребляют беспечных грибников, заражают деревни и села
На скале появляется зеленый головастик. Он машет мне сигнальными флажками. Я напрягаюсь, разбираю: "Что ты все брюзжишь, брюзжишь, брюзжишь... " Мигаю, головастика нет. Иду по тракторному следу, мысленно вижу шурина, который залез в кабину лунохода и дымит папиросой. Колея бесконечна, останавливаюсь. Подпрыгиваю - раз, и второй, и четвертый, все выше и выше головы. Напрасно. Действительно - с чего бы мне брюзжать? С того, что здесь неладно... Что-то здесь не то.
...Возвращаюсь. Разноцветные искры чертят черное небо.
Тут я догадываюсь: батюшки-светы, это же Земля. А что до Луны - так вон она в небе, цвета зеленого гонобобеля, с облаками и материками.
Медведь вдруг запрокидывает морду, беззвучно воет. Он воет на Луну, разрывая озоновый слой.
Я снимаю шлем, расстегиваю чемоданчик. Вынимаю термос, кулек с пирожками, походную скатерть. Взбрасываю тряпку, и она медленно пикирует в пыль, похожая на ковер-самолет.
Появляются голоса, их все больше, они все громче. Я не обращаю на них внимания и молча жую, пытаясь проникнуть в лунные секреты... "
11
Из всей компании один Устин испытывал неловкость, оставшись голым, как есть. Он сидел напряженный, готовый в любую минуту сорваться и все-таки послать дорогих гостей к дьяволу. Чертовщина зашла слишком далеко. Брон встретился с ним глазами и понял, что еще немного - и все старания Ши пойдут насмарку. Сейчас он их выставит. А что? И уйдут, как ни в чем не бывало. Поднимется, мыча лесные песни, Выморков; Холомьев оденется по-военному споро - кивнет, отряхнется и выйдет; Горобиц, скорее всего, не поймет, что с ним происходит, и двинется к выходу, как автомат, бормоча тревожную скороговорку. И сам он уйдет, это точно, вопрос - куда.
– Объявляю решение, - Ши постучала ножом о стакан.
Холомьев вдруг нахмурился и начал искать в паху. Горобиц сосал нательный крестик.
– Вы, конечно, удивитесь, - продолжала Ши, загадочно улыбаясь.
– Но, раз я выиграла, мое слово - закон. И я хочу, чтобы мы сегодня...
Она замолчала. Брон нервно хлюпнул носом. Выморков важно огладил бороду.
– ... Чтобы мы сегодня сыграли в людей.
– Как это?
– не понял Познобшин.
– Планы откладываются?
– А какие у тебя планы? Сейчас мы снова оденемся, затопим печку, возьмем гитару... Будем петь, загадывать шарады, танцевать, пить чай... Говорить про то да се, строить глазки, гулять в саду...
– Ну, слава Богу, - буркнул Вавилосов и потянулся за панамой.
– Вы рано радуетесь, - заметил ему Холомьев.
– Нам еще нужно изволохать дурака.
Рука Устина зависла в воздухе.
– Не нужно, - возразила Ши и подмигнула.
– Я его уже изволохала.
Брон, слушая, натягивал брюки, застегивал ремень. Какой-то идиотизм, честное слово.
Тем временем Вавилосов одевался и лихорадочно решал, как быть. Он не сомневался, что избежал, благодаря нелепому капризу Ши, чего-то страшного. Возможно, она сама испугалась. Он поежился, представляя возможный спектакль, в котором голый Выморков играет нечеловеческую роль. Жаль, конечно, что Брон спятил, но надо действовать, пока не поздно.