Тесные комнаты

Джеймс Парди

"Кара", что постигла Гарета на железнодорожном переезде - невероятная, порой кажущаяся нелепой, была делом рук салотопа, как и "убийство" Браена, однако и Гарет и Браен и он сам, некогда "футбольная звезда", а ныне "заправщик", как называл его с безжалостным сарказмом его заклятый враг, все они - и теперь Сидней ясно понимал это - были лишь конвертами, принадлежавшими Рою Стертеванту, в каждом из которых заключалось послание, понятное только владельцу.

И все же, ему казалось, что ни Гарет, ни Браен, не значили для Роя ничего. Неправильно было бы даже сказать, что Браен МакФи прельстил Сиднея, или погубил Гарета, потому что с самого начала властью над Сиднеем обладал только Рой - обладал с того самого

дня, когда в восьмом классе протянул ему, лежавшему без сознания и истекавшему кровью на руках у чернокожего паренька, свой роскошный носовой платок, который помог остановить кровотечение и который сам был конвертом, заключавшем в себе все то же послание: ты навеки будешь моим и кровь, что ты пролил, скрепляет это договор.

Чернокожий парень тоже почувствовал что между теми двумя что-то происходило, потому что он обернулся к Рою и сказал: А, это ты. Я чё-то так и думал, что ты нарисуешься.

– Ну и что ты собираешься предпринять?
– преследовал Сиднея один и тот же вопрос, который читался на устах Гарета и на этот день и на следующий, притом что вслух инвалид больше не сказал ни слова насчет своего "повеления".

– Я сделаю как надо, Гарет. В свое время, - отвечал Сидней взглядом и выражением губ, когда любовник безмолвно и сердито его вопрошал.

– В свое время! Тут такой позор, а ты чего-то тянешь! Он должен умереть немедленно и ты знаешь это.

Такой упрек читал он в ответ по лицу Гарета.

Но вот, наконец, Сидней пришел в комнату юноши, поцеловал его волосы и на этот раз сказал ему вслух: "будь он незнакомцем, Гарет, я бы уже его прикончил. Но мне кажется, мы имеем дело с тем, кто находится вне человеческой сферы правосудия... "

Гарет сердито отстранился от любовника.

– У меня только что упала с глаз пелена... Он ведь всю жизнь шел за мной по пятам, как будто был мной самим...

Высказав эту мысль, Сидней вдруг согнулся пополам от резкой боли, которая была вызвана скорее всего тем, что он слишком быстро взметнулся по лестнице в отчаянном порыве увидеть того, кого он сейчас так пылко любил.

– Так что понимаешь, чтобы ни тебе ни себе не навредить, я не могу взяться за это просто так, словно имею дело с обычным человеческим существом. Потому что нет, о нет, он не такой...

– Рой такой же человек как и все. Я сам видел, как он до крови поранился у меня в конюшне.

– Трудно даже представить.

– Он сделал со мной на кладбище такое, он растоптал меня (При этих словах голос Гарета, звучавший тенором и нагонявший мурашки, вырвался из комнаты, разносясь за пределы дома и долетая до амбаров и даже невысоких предгорий, и теряясь на ветру) а ты говоришь о нем так, будто он... будто он...

– Договаривай Гарей, будто он кто?

Но Гарет, не кончив фразы, закрыл голову руками, и, заключив ее в клеть сцепленных пальцев, раскачивал ей подобно маятнику на фамильных часах Ирен.

– Тебе ведь тоже так кажется, Гарей, что он превосходит обычных людей и с ним не совладать, как с простым человеком... я знаю, что вся моя жизнь у него в руках

– Тогда давай я сам его убью!
– Гарет отнял от головы ладони и встал. Произнося это, он сорвал с себя халат и предстал перед Сиднеем обнаженным, после чего тот прижал его к груди.

– Не ты, так я... Я сам его прикончу, - юноша силой высвободился из его объятий.

– Надо все спланировать, Гарей, все как следует продумать ...

– И как долго? До следующего октября, пока опять не выпадет снег?

– Раньше, чем выпадет снег. Ручаюсь тебе...

Но отвернувшись от Гарета, Сидней пошел к огромному окну, за которым

виднелись горы, по-прежнему сверкающие белоснежным великолепием. По спине и по ногам у него пробежали мурашки, при мысли о том, что если отринуть бдительность и осторожность, он отправился бы прямиком к тем сараям, где дед Роя вываривал туши, и крикнул своему недругу: ''я явился к тебе по своему желанию, потому что я не могу продолжать убегать. Слышишь? Сухожилия моих лодыжек отказали - они больше не хотят нести ноги прочь, мои легкие больше не набирают воздух, и ни один орган моего тела не работает как ему положено, потому что - хотя тебе ли не этого знать - ты был причиной всему, что происходило в моей жизни, так что вот он я, здесь , перед тобой, и отдаюсь твоей воле..."

Наступил апрель, но метели не прекращались. Все весенние цветы, болотные фиалки, ариземы и ''девичьи локоны'' были усыпаны белыми хлопьями.

Сидней отыскал свои футбольные бутсы и немного переделал, чтобы в них можно было ходить как в обычной обуви. Но потом отшвырнул и достал выходные туфли на плоской подошве, и хотя они и смотрелись нелепо в сочетании с его грубыми вельветовыми брюками, Сид все же остановил свой выбор на них. Он прихватил в карман немного оставшегося у него жевательного табаку, хотя он уже почти расстался с этой привычкой. Что касается сигарет, то он, как и многие, кто жует табак, никогда не курил.

– Не знаю, что я ему скажу, - продолжал он свой внутренний монолог, который теперь не прекращался даже в присутствии Гарета.
– Ведь что можно сказать тому, кто наблюдает за тобой всю твою жизнь.

Сидней чувствовал - хотя, конечно, и не мог высказать такое открыто - что язык ему, подобно каплям желчи, обжигало слово, наиболее верно подходившее под определение того, о ком он все время думал: это было слово принц.

Не все принцы, о которых он читал в старых книжках с легендами, были прекрасны собой, благородны и ходили горделиво подняв голову, и в памяти у него возникла их старая учительница английского, которая однажды, когда они проходили на уроке этимологию слов, сказала: "Слово принц означает первый, только и всего. И главный", - добавила она, (при этом вдруг обернувшись и посмотрев Сиднея с Роем, из-за чего тот урок стал единственным из всего, что запомнилось ему за все школьные годы, за исключением, пожалуй, еще одного обрывочного сведения, которое до сего дня казалось Сиднею ничего не значащим, однако теперь тоже пришло на память: Сидней вспомнил, что царь Филипп Македонский был готов пожертвовать любую часть своего тела во имя того, чтобы то, что у него останется, жило в почете и уважении), "занимающий первое место"", - молодые люди, - вот латинское значение данного слова..."

"Представь, что я теперь царь Филипп!" - сказал Сидней в тот день на прощание остолбеневшему от удивления Гарету Уэйзи.

Первым делом, не взирая на мелкий снег, измучивший округу, принимаясь идти снова и снова уже которую неделю подряд, Сидней отправился пешком на кладбище Аллея Белых Кленов, что находилось в четырех милях от их дома: не обращая внимания на окрики сторожа, сгорбленного сморчочка, он торопливо выломал замок кладбищенских ворот и направился, а вернее побежал прямо к могиле Браена МакФи, и, обнажив голову, замер возле нее, глядя на того самого ангела, к которому были обращены глаза извивавшегося от боли Гарета, пока Рой, осыпая оскорблениями, насиловал его на листьях разросшегося ирландского плюща и дикого земляничного дерева.