Тесные комнаты
Шрифт:
Сидней завел машину. Он был еще бледнее чем дома и руки у него тряслись.
– Хватит тыкать мне дулом между лопаток, тупой хуесос. Я не могу вести, когда мне в легкие упирают ствол.
Гарет убрал ружье.
– От Браена МакФи, скажу я тебе, начинает разить как от самого что ни на есть покойника, - заметил Уэйзи после долгого молчания, в то время как Сидней гнал пикап на полной скорости, визжа тормозами и влетая на всем ходу в крутые повороты, словно на последнем кругу гонки.
– Это потому что воздух теплеет, Гарей... Я больше не решаюсь на него глядеть. Я на него один раз глянул
– При этих словах Сидней сбавил скорость, потому что руки у него опять задрожали.
– Да уж, его ты тоже одурачил, - завелся Гарет.
– Он-то считал, что ты его любишь, бедолага. А на деле, все это время твое сердце принадлежало этому точильщику ножниц, который, тебя послушать, твой злейший враг.... Что ж, мы через несколько минут увидим что и как... И если что, кровь потечет весенним паводком, это я тебе обещаю. Жалкий ты лечила, грязный треклятый потаскун, ах ты... Придушить бы тебя прямо тут за рулем. Ты типа окружал меня любовью и заботой, да? Спал со мной и заливал, что я твой единственный, а на деле все это время, аж с восьмого класса, был рабом этого немытого говнюка по кличке салотоп.
– Он не варит туши, и никогда этим не занимался, ты мне сам это объяснял. И он тоже это говорил. Его дед был по этой части. А сам он сроду за такое дело не брался.
– Но на нем все равно было клеймо, что он салотоп, поэтому все годы в школе ты с ним не разговаривал и сторонился его, не удивительно, что у него крыша ехала, ведь он-то любил тебя с тринадцати лет. Ты его завлекал, прикидываясь скромником, так что ты сам во всем виноват... Пригвоздить его к двери - твой самый гуманный поступок за все это время. И не говори мне, что ты не завлекаешь всех ролью скромника, ты, хитрожопый членоблуд, надутый умник, на тебя вечно все липнут, как на приманку, дешевый показушник, ебаный футболист с картинок. Не сомневаюсь, что у зэков от тебя тоже башку срывало. Надо бы угрохать тебя прямо здесь и сейчас, и весь мир мне за это сказал бы спасибо, каждая тюрьма в Соединенных Штатах отправила бы мне благодарственную телеграмму выражая признательность за то, что недотрога вертихвост футбольный геройчик наконец-то отбыл на тот свет и запечатан в гробу...
– А ты точно выздоровел, Гарет. Еще любому дашь форы! За тобой больше незачем ухаживать и менять тебе подгузники. И знаешь чего? Я тебя той же картой крою - ты, сопляк гребанный, вообще никогда не болел. Я тебя насквозь видел. Это было только предлогом, чтобы я к тебе проникся чувством, а ты жил бы себе преспокойно, гонял мамашу в хвост и в гриву, да еще пользовался моей любовью... И меня не надуришь этим, как его называет док, психосоматическим расстройством, нет, черта с два. Ты дешевый симулянт, лживый насквозь, до последнего волоска на твоей хорошенькой башке.
Гарет вновь наставил ружье ему между лопаток, но почти тотчас убрал.
– Не бойся, Сид, я не стану убивать тебя в машине. Хочу поглядеть, как тебя встретит твой прибитый к амбарной двери любовник. Если, конечно, гвозди еще не выпили из него всю кровь и не отвалились..
– Что-что, а гвоздей я в него вбил больше чем нужно... Он видел, что я был сам не свой. Но знаешь что? Он не боялся. Даже если бы я решил заколотить ему рот, загнав гвозди прямо
– Конечно, ведь ты его всю жизнь мучаешь. Глядел на сына салотопа с высока, как на какого-нибудь нигера или пьяного индейца, который не стоит даже того, чтобы ты плюнул ему на башмаки для лоска - ты же у нас герой футбольной команды и ныряльщик и пловец, да к тому же и отпрыск истинного американского рода, чья история уходит к временам революции а то и раньше... Вот только салотоп будет в тысячу раз лучше тебя и твоего надутого Ванса... У него есть душа и он все эти годы страдал, как настрадался и я из-за твоей любви, которая ни черта не стоит. Ты не умеешь любить. И ты сдохнешь, пидор поганый, я сам тебя пристрелю, когда буду готов.
– Что ты несешь!
– отозвался Сидней.
Однако по его интонации чувствовалось, что Сидней в каком-то смысле был доволен происходящим. По крайней он ощущал, что вся его жизнь несется к бурной развязке, и испытывал от этого даже больший подъем, чем когда курил самый сильный гашиш или травку. Сидней был на вершине самого себя, и был если не счастлив, то по крайней мере сделался собой, а кроме того, он спешил снять с гвоздей человека, который, по большому счету, любил его сильнее всех на свете и которого он сам, как он был сейчас убежден, тоже любил.
Кроме того, тот человек был его "тренером", а Сидней, пожалуй, любил только тренера, который сделал его звездой. Порой Сидней был уверен, что благодаря салотопу он мог бы опять блеснуть и выйти победителем в каком-нибудь неведомом и не предполагающем славы испытании. Ведь он уже совершил исключительный поступок, пригвоздив его к двери, а ничего подобного его не смог бы заставить сделать ни один человек на свете.
– Сейчас приедем туда, где он живет, или, по крайней мере, жил, так что я убираю ружье, но учти, оно наготове и я вышибу тебе мозги, если не будешь у меня таким же покладистым, как у своего любовника точильщика ножниц... А теперь встряхнись Сидней Де Лейкс, представление начинается.
Едва Гарет успел договорить, как они свернули на дорогу, обозначенную как Ручей Воина и подъехали к владениям Стертеванта с тремя амбарами, четырьмя фермерскими домами и развалинами старых сараев салотопни.
– Лопни мои глаза! Клянусь богом, один раз в жизни он сказал правду!
Так Гарет, первым спрыгнувший с пикапа и побежавший к прямо к амбару, выразил свое удивление увидев Роя, который, как и описал Сидней, был раздет догола и прибит к двери гвоздями.
– Ты уже все, откинулся, Рой? Кажись правда откинулся.
(Когда Сидней услышал последнюю фразу, которую громко протараторил Гарет, он закрыл глаза и остался сидеть в кабине не шевелясь).
– А то ведь, - по-прежнему доносился до него голос Гарета, - если ты еще не окочурился, я тебя и сам, пожалуй что пристрелю, чтоб ты не мучился.
Гарет положил руку салотопу на грудь и потормошил его, а затем лениво вытер перепачканную кровью ладонь себе о штаны.
– Не трожь моего пленника!
– вдруг закричал Сидней, высунувшись из окна пикапа.
– Я выполняю свое обещание, так что не суйся, Гарет. Понял? И рот заткни. Достал угрожать.