Тетрадь в десять листов

Кипиани Эдишер Лаврентьевич

— Я даже Батура хотел назвать Топом, — сказал он. — Помнишь, там такой пес был? Только Топ с хвостом.

— А зачем Батуру хвост отрубили? — спросил я.

— Он был такой злой, что никого не подпускал к нашему дому, — ответил Тамаз, поставив ногу на мяч.

— Ну и что?

— Соседи перестали ходить к нам: «Если собака хозяевам дороже нас, — говорили они, — пусть с ней и остаются». И вот однажды папа собрался в Имеретию к родственникам. Он привязал Батуру веревку на шею и взял с собой, сказав, что оставит его там. Папа вернулся через неделю и сразу же спросил, не прибегал ли Батур?

Оказывается, пес по дороге выпрыгнул из машины. Однажды я вышел во двор, чтобы загнать в хлев теленка. Вдруг кто-то прыгнул мне на грудь и лизнул в щеку. Это был Батур. Из обрубленного хвоста сочилась кровь. Бедняжка тявкал от радости, не мог устоять на месте, даже к теленку подбежал и лизнул его. Папа сказал: наверное, Батур не лаял у нового хозяина, а тот хотел, чтобы он стал злым, и отрубил хвост… А наши соседи все твердили свое: «Вано обещал расстаться с собакой, а сам даже хвост ей отрубил, она теперь станет еще злее».

— Ну и что, стал Батур злее?

— Нет, совсем присмирел, но соседи все же боятся…

Тамаз здорово умел рассказывать интересные истории. То расскажет, как их корова свалилась в овраг и сломала ногу, то — как поезд столкнулся с грузовиком около станции Квишхети и покалечил шофера, то — как он ездил с отцом в тоннель работать. А чаще всего Тамаз рассказывал про одного лгуна из его селения. Этот врунишка уверял, что однажды, когда он рыл колодец, ему сверху подавали камни в корзине на веревке, но вдруг веревка лопнула и корзина, полная камней, полетела прямо на него. Что делать? Отодвинуться вправо — корзина может упасть вправо, стать влево — корзина может упасть туда. И вот что он придумал: сделал стойку на руках, как акробат, тяжелая корзина упала ему на пятки и не зашибла…

Я и Тамаз часто ходили в лес. Иногда нам удавалось набрать грибов. Вскоре я познакомился с другими деревенскими ребятами. С кладбища хорошо была видна старая башня, где я впервые увидел девочку в красном платье. Я раза два заводил разговор о башне, предлагал пойти туда, но ребятам было лень подниматься на гору.

— К башне ходят только приезжие дачники, нам она уже надоела, — сказал однажды Тамаз, — но, если ты очень хочешь, пойдем.

— Нет, не хочу, — ответил я и почувствовал, что покраснел.

Лето тянулось очень долго. Я уже соскучился по Тбилиси и по своим товарищам. Как-то раз мы с Тамазом пошли в соседний пионерский лагерь посмотреть спортивные соревнования. Мы, как чужие, глядели на пионеров через изгородь. В душе я жалел, что сам не был с ними.

— Мама, пошлешь меня на будущий год в пионерский лагерь? — спросил я, вернувшись домой.

И мама мне обещала.

Мы часто получали письма от папы из Тбилиси, я радовался, что в конце каждого письма он делал приписку для меня отдельно. Папа за все время приезжал всего два раза, и оба раза мама жаловалась: Важа, мол, совсем не читает.

— Читай хоть по часу в день, — сказал папа.

На второй день я попросил Тамаза пойти со мной в сельскую библиотеку, он с удовольствием согласился и даже обрадовался. Он стал звать Батура и объяснил мне:

— По дороге натравим его на других собак.

— Зачем?

— Увидишь, как Батур их разгонит.

Но Батур куда-то исчез. Маленький

босой мальчишка сказал нам, что видел его во дворе дома отдыха. Мы побежали туда. Батур был там, он стоял на лестнице столовой и, махая своим обрубленным хвостом, смотрел, не даст ли кто-нибудь ему вкусный кусочек.

Мы поманили собаку. Вдруг я увидел на деревянном столе шахматную доску. В Тбилиси я каждый день играл в шахматы, и мне очень захотелось потрогать шахматные фигурки.

— Идем, чего ты стал! — окликнул Тамаз.

— Видишь шахматы?

— Ну и что?

— Играешь?

— Так, ходы знаю…

— Давай немного поиграем, а потом уйдем.

Я уговорил Тамаза, и мы стали играть в шахматы. Батур снова побежал в столовую…

Быстро проходило лето. Мне все больше и больше надоедали прогулки в лес, игра в футбол, общество Тамаза и Батура. Я все чаще думал о старой башне, тбилисских товарищах и о дяде Бесо… какой странный человек…

Я уже по пальцам считал дни, часто смотрелся в зеркало и думал о том, что скажут мои товарищи и учителя, увидев меня.

Но разве я мог знать, что мой отдых этим летом окончится так странно!

Однажды я сидел на балконе с книгой. Мама ушла на рынок. Вдруг калитка заскрипела и во двор вошел какой-то человек в белом кителе. Огляделся, но, видно, никого не заметил. Незнакомец поставил чемодан на землю и платком вытер шею. Я встал и подошел к перилам. Он увидел меня.

— Не знаешь, мальчик, где живет Вано Цимакуридзе?

— Здесь, в этом доме.

— А квартиранты дома?

— Нет, мама на рынке.

— Чья мама?

— Моя.

— Так, значит, ты сын Арчила Сакварелидзе? — спросил он, подходя к балкону.

— Да.

— О, смотрите, какой у него хороший сын. Твою маму зовут Кето? — как бы сомневаясь, спросил он.

— Да, она учительница.

— Вот письмо от папы, передай маме. В конверте лежат деньги. — И он протянул мне письмо.

— А вы не зайдете? Мама скоро придет.

— Спасибо, когда-нибудь зайду. Папа просил передать, что приедет за вами в эту субботу.

Мужчина взял свой чемодан, заложил платок за воротник и, уже выходя из калитки, обернулся и еще раз улыбнулся мне.

Конверт не был запечатан. Я вынул письмо и развернул (прости, мама, но ведь папа всегда писал и мне). Несколько строк были адресованы мне. «Важа, сынок, с седьмого класса ты начнешь изучать химию, будет очень хорошо, если вспомнишь все, что мы учили. Твоя лаборатория в погребе теперь похожа на настоящую — я принес тебе пробирки, колбы, лакмусовую бумагу. Скоро приеду за вами. Целую. Твой папа».

Мне стало обидно, что письмо было такое короткое, я невольно перевернул его — может быть, папа что-нибудь написал на обороте — и удивился: вторая страница пестрела цифрами. Сперва я подумал: «Наверное, папа что-то подсчитывал, а потом написал на этом же листе письмо». Но когда я присмотрелся, то никаких результатов подсчета не нашел. «А может быть, это высшая математика», — подумал я и хотел уже положить письмо в конверт, но на последней строчке между цифрами заметил какой-то знак. «Это буква или знак сложения?» — заинтересовался я. Нет, между цифрами действительно была написана грузинская буква.