«The Coliseum» (Колизей). Часть 2
Шрифт:
– Я не знал… – Бочкарев сокрушенно покачал головой.
– Вот Польша, та торговалась десять лет за условия вступления в Евросоюз – тридцать два миллиарда ежегодной дотации выторговала! Дотации! Янукович просил больше – страна-то крупнее. А ему только семнадцать обещали. Я помню, по телевизору смотрел, как он вышел с переговоров и зло так бросил: «Я на полусогнутых в Европу не пойду»! Ну, его скинули и забыли про обещанные дотации – теперь кредиты! Только в кабалу! Да и те разворовали. А «безвиз» ему, или кто там был бы после него – Янукович ведь назначил выборы через пять месяцев, и так
– Чем хуже – тем лучше? Мао Цзе-Дун?
– Зря смеешься – умопотрясающая цитата. Но к теме. Вот как народ разберется, что потерял и за кого их дети под пули шли – воры поменяют окончание фамилий на «off» и рванут во Флориду. Как тебе – «Порошенкофф»? А? – он подмигнул другу. – Столько раз уже проходили!
– Ну, ты какую-то грустную картину нарисовал.
– Эт ты прав! Грустную. Но попомни – лет через двадцать, граница наша по Днестру пройдет, а долги опять Россия погасит, – Самсонов поднял лоснящийся от жира палец: – Но! И даже это не помешает нам выпить!
Бочкарев, еле сдерживая смех, разлил остатки коньяка:
– Пьем, пока родина спит!
– А трезвеем анализом угроз!
Хохот становился «третьим» за таежным столом. Если бы его слышали, скажем, в «Госдепе» – несказанно удивились бы, насколько точно просторы сибирской тайги отражают широту души и познаний людей, населяющих великую страну. А разгульность придает силы и уверенность. Однако «искатели» приключений, за океаном, уже два столетия продолжали набивать шишки на своем лбу, виня во всем сибирские кедры.
– Вот так по-другому и нужно смотреть на вещи! А не хавать статейки прощелыг! – муж Людмилы довольно потер руки. Сытный ужин заканчивался. – А правда-то одна – дай мы слабину, Россию на куски разорвут да по прилавкам растащат. Попомни мое слово – отступные за те куски в мире найдутся. Такие деньги, что и нам трудно было бы устоять, чего уж про соседей гутарить, – он махнул рукой.
– Шельмуешь новую русскую оппозицию? – усмехнулся Виктор, догрызая крыло.
– Какая новая? – Самсонов сплюнул. – Все горлопаны России от самого Герцена заканчивали распродажей родины. Даже большевики не увернулись. У коммунистов хоть идея была – равенства. В цене путались. А про нынешних… так их учителя – Березовский да Гусинский… аж вспотели на расторговле.
– А Ходорковский?
– Этот цену выжидал… но лохонулся – не успел нефтянку «амерам» впарить. Грел бы брюхо на Гавайях, да жадность подвела – власти захотелось. Не допёр, что власть в России – что чугунок со щами: если уже готовы, можно руки пообжечь. Думал – остыли, бери голыми. Вроде нос всегда по ветру держал – после диплома сразу в комсомол подался. На партию работал от души – ни дня по специальности. А как Союз развалился – все, кто у какой-никакой власти оказался, загребали как могли.
– Руки, говоришь, обжечь? – Бочкарев хмыкнул.
– А то и на себя пролить, ошпариться. Путин же сказал: иных уж нет, а те – далече. Из того «далече» до гробовой доски гадить родине будут – жизнь-то… не удалась! – Самсонов снова рассмеялся. – Это ж не их дети, а донецкие в садиках поют: «Вставай, Донбасс, Россия-мать с тобою»!
– Где
– В инете запись гуляет. Есть такая Ирина Белокос – журналистка донецкая. Из уцелевших. Каратели ведь журналистов выщелкивали целевым. Причем, не только на линии фронта. Жуткие репортажи делала… не для слабаков, – он замолк.
– Да, что-то слышал…
– А в песню, – Самсонов неожиданно стукнул кулаком по столу, – я бы добавил: «Вставай, Донбасс, Одесса, Николаев…». И попомни, встанут… денег у России на две Европы хватит, а уж Донбасс на крыло точно поставим. Во мне все перевернулось… как каратели по школам ударными минометами стали бить. Сто двадцать два миллиметра – это не хухры-мухры. Детей убитых не прощу. В Крыму вообще бы жарили на вертелах. У бандеровцев опыт по части семейных казней большой – поляков во время войны семьями живьем закапывали. Так что поставим, поставим… Давай-ка за героев нашего времени по полной… Захарченко тот же… откуда? Через шестьдесят лет после войны?! Ожирели ведь до одури! Авто, Хургады, лобстеры всякие, твою дивизию!.. всякие. Не-е-ет, Донбасс – страна героев!
– Но!.. как ты правильно заметил… – Бочкарев хитро смотрел на друга. – И даже это не помешает нам выпить!
– Не… тост на негатив, типа, какие бы нам палки ни вставляли… вот тогда…
– Ну, давай за родину. Вон, в Иркутской области пять Франций уместится! – нашелся Бочкарев.
– По-моему, три… мы не Красноярский край, тормози! Хотя… и Америку уместим! Вон, сколько леса неповаленного стоит! Пусть сунутся, как говорил Глеб Жеглов, топор каждому в руки найдем! – пьяный смех Самсонова провожал теперь каждую фразу.
– Он говорил «кайло».
– Кайло, так кайло… по-моему, дождь пошел. Ну, будем! – он потянулся к бутылке. – Да уже ничего нет! Вот, зараза…
– Может, хорош уже… – Виктор блаженно вытянулся на нарах у стола.
В минутной тишине барабанная дробь по крыше напомнила друзьям, что не только люди, которые приходили сюда до них, искали, строили, добывали, но и дождь, ветер, тайга, вся природа была с ними в эти минуты. Говоря о себе. И здесь, в избушке – треском огня в печи, старыми газетами, банками, мхом меж теса по углам, и там, за дверью – шелестом и шумом заявляя свои права на частичку памяти. Разума и суда.
Самсонов потянулся было за хлебом, но тут обрывок пожелтевшего листа, торчавший из-под кастрюли, недовольно зашуршал, задетый рукавом. Он вытянул его, пробежал глазами и вслух прочел:
«1914 год. 1-й кавказский полк шел в авангарде к Тапаризскому перевалу. Всю ночь саперы «рубили» снежный проход в горах. Утром сотни двинулись по нему, словно по каналу, в котором казаков… не было видно на уровне его берегов. Горная батарея перешла на вьюки. Лошади проваливались по брюхо в снег и, не доставая до земли, падали на бок, валили пушки и были совершенно беспомощны… Ночь провели кошмарно – в холоде и голоде. Наутро ударил мороз. Нет ни сена для лошадей, ни топлива для варки чая. Оставив позади снеговой хребет, полк свалился в долину Аббага и потонул в мягкой сочной траве по животы лошадей… Рядом армянское село с церковью, где навалены трупы женщин и детей, зарезанных в ней же турками. Картина страшная».