«The Coliseum» (Колизей). Часть 2
Шрифт:
– Крепость? В градусах?! – почти в голос воскликнули друзья.
– А может, в убеждениях? – настроение Грина поменялось окончательно. Он улыбался.
– О! В убеждениях она ликует! Крепость. Ей не до чаши искупления вины.
– Не понял? Ну… а крепость… веры? – Романтик не унимался. – Напомню вам трагический исход серебряного века. Когда лишь градус. А не крепость веры.
– Я помню. Вот еще оттуда: отец Набокова был автором указа об отмене смертной казни в России. В революцию либералов, февраля семнадцатого. А через три месяца ратовал за нее же по причине отказа солдат воевать. Так смерть чужая, подчеркну – чужая!.. становится ценою совести. А гуманизм пасует при потере веры. И там и там накал, и градус и решимость. Но результат – молчание
– Постойте, постойте, вы знаете, где глаза книги?! – Грина мысль поразила. – Я искал их всю жизнь…
– Надеюсь, разглядел. Если вы делите вину, ошибки. Героев и людей. Им порой очень больно, страницам… если автор – вор. И больно вдруг ему, коль вора пригвоздил. Мне удалось открыть двери старой царской таможни. В одном городе. Поддалась. Зайдем же вместе – в ней библиотека. Другая. На полках пыли нет.
– И не заскрипела? – Куприн, казалось, завидовал. – Знаете… не выношу скрипа петель… они по типу и способностям различны. Иные даже затягиваясь на шее, издают неприятный звук.
– Скрипит другая дверь – на выход. Моя – на вход. А шея… стерпит всё.
– Да, да… – Грин задумчиво качнул головой, – Таможня… удивительное дело. Коль не пронесть, не протолкнуть, не вправить. Я видел сон…
– Постойте… а мосты? – Куприн будто встрепенулся. – Минуло ведь сто лет. Сподобимся ли?
– Да хоть двести, хоть пятьсот! Позволь героям то, чего не позволялось – сливая вымысел с живыми именами, давай право высшее – самим писать! И править, бичевать. Соперничать и спорить. И всё пойдет на лад! Повержено бесчинство помрачения. Меняй же всё! И стиль, и парадигму! Ведь даже первая любовь не в счет! В зачете только постоянная!
– Но время! Время! Столько утекло… неужто ли возможно? – Грин в радостном порыве повернулся к другу. – Столь радикально прозу изменить?
Тот пробормотал:
– А что? Я рад. И мох, и плесень отлетят под сапогами всех моих героев. А мед разбавим в пасеках имен – и дегтем. Раз время… их к ответу призывать.
Незнакомец вдруг опустился на одно колено и снял уже свою шляпу.
– Спасибо вам. Но время-то – стоит, – в глазах сияла благодарность. – Уж четверть века. Хотя герой объявлен! Перевернута страница. Теперь уж наш черед – вписать, впечатать, вбить! – Он встал и повернулся к городу. – Смотрите!
Что-то зашелестело, зашумело, и вся компания увидела вдруг пирамиды книг на улицах прямых и ровных, бегущих от старых причалов вдаль… по русской земле, словно указывая взгляду путь к ее сердцу. Пирамиды начали таять, расползаться и полнить переулки, из которых полился свет. Часы же на башне начали бить двенадцать, не двигая, стрелок. Будто оставляя в безвременье целую эпоху.
– Как там, в одном фильме… – Гость взмахнул рукой, – время должно уходить торжественно, с боем!
– Смотри, Саша! – Куприн указал на столик с бокалами перед ними. – Да он волшебник!
– А что до нас… – восторг передался их новому знакомому, – потратимся на херес – счет невелик! Россия оплатила больше. Да пригласим читателей за стол. Они заждались в мути бытия. В наследии имен.
Друзья одобрительно переглянулись. Мужчина развел руки, приглашая невидимых «листателей» страниц:
– Прошу вас, вольные, свободные, разумные. Мы вместе возведем мосты!
Грину показалось, будто холодок воздуха шевельнул на
– Позвольте же начать… – незнакомец повернулся к нависающей стене дымчатых гор и поднял бокал: – Глава первая «Город ноль»!
Друзья замерли от наступившей тишины.
– Гроза. Парусники пытаются кормой войти в гавань. Между штурвалами кораблей проскакивают молнии.
– Войти?! Кормой? И между штурвалами?! Но молнии всегда бьют вниз.
– Нет, нет. Вглядитесь. Идолы просто вас заворожили.
– Но… такого быть не может!
– Не видели горизонтальных молний? Типичная неосмотрительность. Отложите известную пьесу и посмотрите фильм «Вишневый омут [13] », где режиссер и автор сделали главное дело жизни. Схватки между ними обязательны.
13
Вишневый омут. Фильм по роману М. Алексеева.
– Молний? Или авторов?
– Подходов. Курсов. Ведь приписка та же – Россия. И вы увидите бушприты кораблей. Могучих. Мощных. И вседостижимых.
Город «0»
Полина плакала молча, опустив глаза. Никто вокруг не мешал делать это. Странному сумасшествию партера, да и всего зала было не до нее. Не мигавшая прежде соседка истошно кричала, выбрасывая руку с платком в сторону сцены. Ей подвывал господин с бородой, что сидел позади. Полина не видела их – усыпанный листьями паркет своим желто-красным разноцветьем пробивался сквозь слезы, превращая видимое в сказочный калейдоскоп. Тихий плач одинокой женщины, во второй раз оставленной всеми, посреди бушующих страстей, был также одинок в этом зале. Чувство потери себя, ненужности другим оставалось, как и тогда, у двух плащей и шубки из альпийской козы, когда исчез Андрей, затем ее подруга, когда задалась вопросом: всё ли у нее в порядке? Вопросом, который не был замечен супругом, как и сейчас слезы… Таков неумолимый закон, оставляющий не замеченной в мире тихую боль женщины. Никем.
Палантины и фраки, которые удивляли нашу героиню минуту назад, уже не трогали ее. Мысли были далеко.
«Дима, Димочка, сыночек…» – прошептала Полина.
Семнадцатая страница чуть шевельнулась и вздохнула.
Вдруг шум снова прекратился. Тишина, такая нужная, столь необходимая сейчас, заставила медленно поднять голову.
Пара на сцене опять застыла в нескольких шагах от своих контуров, оглядываясь на них, будто сожалея. Девушка, похожая на Лену, исчезла. Немигающая соседка, подчиняясь общему оцепенению, откинулась назад. Всё замерло, будто и не было того промежутка, в котором случилось, обрушилось, смело. В котором она пропала. Однако отчаяние не покинуло, а просто изменилось – стало безразличным в женской беспомощности.
– Вот видите, достаточно одной театральной паузы, одного шага – и самое бурное течение, увлекавшее вас прежде, останется в прошлом.
Голос, тот самый с бульвара Гагарина у Ангары, мягким баритоном заботливо дал о себе знать. Оцепенение сняло, как рукой. Это был он! Господин рядом, с рукава которого свисала паутина без единого листочка, оказался мужчиной, что взял руки женщины в свои тогда, на набережной. Но не забытой во времени и далекой «набережной туманов» [14] с ее печальным финалом, а на другой набережной – надежд, где обязательно случается в жизни побывать каждому, но распознать дано немногим.
14
Кинолента Марселя Карне (в главной роли – Жан Габен).