The Phoenix
Шрифт:
Но улыбка как-то уж слишком быстро сползает с моего лица, когда что-то холодное касается моего бедра. Не знаю, насколько красным может быть красный цвет, но вот только мое лицо было явно пунцовее обычного. У него ледяные пальцы, что заставляют покрыться меня от ног до головы мурашками. Господи, какая дурацкая привычка спать в одной футболке, Би! Никогда, слышишь? Никогда больше не смей этого делать!
Неожиданно рука Нико поднимается выше, к тому месту, где футболка едва касалась моей талии. Мое терпение лопнуло за ту единственную секунду, когда странное чувство страха и ужаса переваливает за допустимую черту. Я медленно отодвигаюсь от него, чтобы не разбудить и не оказаться в еще более глупом положении. Хотя куда
Лео Чертов Вальдес бросил меня вместе с Нико в одной постели. Я оторву ему голову, даже не смотря на то, что вчерашний вечер сблизил нас. Вальдес, чертов Вальдес. Я натягиваю бриджи, все еще матерясь про себя. Как жаль, что я не умею делать этого на греческом. Буду надеяться, что он все еще спит и считает, что эта шуточка сойдет ему с рук. Ох, знал бы он, как ошибается. Я уверенно, не боясь шума, ступаю по паркету в сторону гостевой комнаты, в которой, наверняка, постелили Горячему Лео. Я уже чувствую запах его паленой задницы.
Но проходя внутрь, кроме тишины и улыбающихся лиц, глядящих на меня с фотографий, здесь никого нет. Та же неудача ждет меня и в спальне Перси. Кроме опустевших полок его шкафов, шлейфа морского аромата и разбросанных, словно впопыхах, вещей, ничего не говорит об отсутствия хозяина покоев. Мне становится неуютно, будто надо мной неудачно подшутили второй раз за день.
Квартира пустует, будто здесь вчера и не было пьяного столпотворения народа, будто все это приснилось мне в очередном страшном кошмаре. Я боюсь даже представить, что я не знаю ни Аннабет, ни Перси. Но я успокаиваюсь, когда замечаю на прикроватной тумбочке, заваленной книгами и чертежами, рамку с нашей фотографией. Мы в фотокабине. Перси наваливается на нас с Аннабет, по собственнически прижимая нас к себе. Кажется, это был еще сентябрь, и я едва знала этих странных, взбалмошных ребят, которые стали принимать меня такой, какой я есть, даже не догадываясь об этом. И гиперактивность перестала быть моей главной проблемой, словно этот диагноз мы делили на троих.
Я замечаю на полу красный тюбик. Приглядываясь, я понимаю, что это клей-карандаш, которым Перси прикрепил мою вчерашнюю фотографию на стену. Поднимая его с пола и вытягивая наше общее фото из рамки, я несусь обратно в гостиную. Чтобы там ни случилось, они не могли просто так бросить меня. Все, что мне надо – дождаться, когда проснется Нико.
Я замираю у стены, как вкопанная. Мне не хватит недели, чтобы изучить каждое фото, но я все же улыбаюсь, несмотря на странное, колющее чувство ревности. Я нахожу пустое место рядом с огромным, как я поняла, групповым фото всего лагеря, и прикрепляю наше, маленькое, едва заметное на фоне остальных. Я отхожу на пару шагов назад, чтобы убедится, что проделанная работа стоила свеч. Не криво, Би. Впервые в жизни. И тут я замечаю закономерность – каждое фото выглядит, как отдельная пережитая, сохранившаяся или выгоревшая дотла история. На одних по-прежнему улыбающиеся лица моих друзей, на других печальные лица ребят одетые в оранжевые футболки. Они словно скорбят, утыкаясь заплаканными глазами в землю под ногами. Но ни одна фотография не кажется здесь лишней. Это история Аннабет и Перси до встречи со мной, это их жизнь. Лагерь – каким бы он там ни был – стал для них вторым домой, где их принимали, как своих. Возможно, я лишняя в череде этих событий, а возможно…
– Доброе утро, – чей-то хриплый голос заставляет меня шарахнутся в сторону.
Я оборачиваюсь и встречаюсь с темно-карими глазами Нико. Дурацкая идея, просто ужасная, Би. Но опустить глаза ниже, становится роковой ошибкой. Кроме черных джинс на новоиспеченном
– Доброе. Куда все подевались? Не могу никого найти. Решили продолжить вечеринку без нас, верно? – Из горла вырывается нервный смешок. – Есть идеи, куда они могли уехать в такую рань?
Я без разбору мелю языком, не в силах остановится. Страх и стыд стали каким-то привычным чувством перед этим парнем, но вместо надменного смешка, его голос предельно холоден и спокоен:
– Они уехали.
– Но… сегодня только двадцать девятое?
Мое сердце словно сжимают в тисках. Они уехали раньше. Мы не успели нарядить елку, обменятся рождественскими подарками, сходить за покупками. Аннабет обещала помочь с подарком для Чарли, разве нет? Я тупо уставляюсь на нашу фотографию, перебарывая желание просто сорвать ее отсюда. Среди них я все же лишняя…
– Если тебе интересно, они просят прощения, – холодно выдает Нико. – И Аннабет просила меня… В общем, я мог бы помочь тебе выбрать подарок для Чака.
– Чарли.
– Не важно.
Действительно. Суть от этого не меняется – он не знает меня, я не знаю его. Мы и знакомы то, по сути, всего двадцать четыре часа. Не знаю, что раздражает меня больше: его тон с толикой ненависти, или мои собственные атрофированные чувства.
– У меня к тебе одна просьба, – неожиданно мягко начинает Нико.
Я вздрагиваю от этого неожиданно приятного тона. Киваю головой и пытаюсь улыбнуться, чтобы это выглядело не так, будто я боюсь его. Ну, тут уж без вариантов, однозначно – боюсь.
Нико переминается с ноги на ноги, и я случайно задеваю взглядом его исчерченную такими же шрамами, что и на лице, грудь. Я отвожу глаза, нервно теребя край своей футболки. По телу бродит легкая дрожь, а смятение перерастает в странное щекочущее чувство. Будто меня вот-вот сбросят со скалы, но я уверена, что это совсем не больно, и кроме чувства восторга не доставит мне никакого дискомфорта.
– Я не особо чувствителен к холоду, но на улице декабрь, а ты спишь с открытым окном. – Он тяжело вздыхает, – На будущее, я против того, чтобы люди брали мои вещи. Верни футболку.
Я с трудом дышу. Серая футболка сидит на мне, почти как влитая. Края очень удачно прикрывают бедра, чудные скелеты, танцующие на фоне надписей, приятная к телу ткань, но... Я. В футболке. Нико. В голове вспыхивает воспоминание о прошлой ночи. Вот я медленно встаю с пола, на котором мы заснули с Лео. Вот пробираюсь в комнату стягивая джинсы и кофту. Вот подбираю футболку, валявшуюся у кровати. Я забираюсь в предположительно холодную кровать, но в ней по какой-то странной причине тепло. Моя рука натыкается на что-то гладкое, такое же теплое как кровать. Чье-то плечо. У меня, наверняка, ледяные руки, но я бесстыдно грею их о спину незнакомца. Я прижимаюсь к кому-то, кутаясь в одеяло. Незнакомый прежде запах ударяет в нос – что-то домашнее, пахнущее свежей выпечкой и теплым хлебом.
И неожиданно на лице Нико, словно калька, проявляются веснушки. В глазах вспыхивают искры, а он сам улыбается мне самой искренней и чистой улыбкой, которую я когда-либо видела. Но все это моя фантазия – он протягивает ко мне руку, требуя назад свое имущество с нахальной миной недовольства. Я думаю о том, как все-таки хорошо, что я узнала именно такого Нико: угрюмого, посеревшего, доставшего ногами до самого дна. Такие люди, как он, не бросаются в первую встречу на шею, не меняют своих предпочтений, слишком часто ведут себя наплевательски, ведь им уже было доказано, что жизнь – боль, которую ты должен делить с самим собой. Легче оттолкнуть, чем принять. Легче отдалиться, чем показать демонов собственной души. Я словно заглядываю за ширму внешней оболочки, чтобы разглядеть то, что так искренне хочет укрыться от меня.