Тибетская книга мертвых (сборник)
Шрифт:
Рассказ о смерти Гьере Ламы и скрывающаяся за ним традиционная буддийская тема имеют для меня личный смысл ввиду обстоятельств смерти одного из моих собственных учителей, бывшего настоятеля монастыря Далай-ламы в Дхарамсале. Этот великий гуру шесть лет был настоятелем тантрийской школы Гьюме, а затем четырнадцать лет монастыря Далай-ламы Намгьял Дацан. Затем он удалился от монастырской деятельности из-за сердечной болезни и тихо жил, посвящая свое время медитации и принимая частных учеников. В то время я и познакомился с ним. Он пригласил меня навещать его раз в неделю, чтобы я мог практиковаться в тибетском языке и разделить с ним неизменную чашку тибетского чая. Мой разговорный тибетский был очень плох в то время, и он существенно улучшил его, не столько из-за того, что давал мне лингвистические указания, сколько из-за тех установок, что развивал во мне. После того как я походил к нему с месяц или около того, он дал мне один хороший совет. «Я хочу установить для вас задание, – сказал он мне, – никогда не позволяйте тибетцу пройти мимо вас по улице, не завязав с ним разговор, а начав разговор, не останавливайтесь, пока не заставите его рассмеяться. Тибетцы любят смеяться, и если они знают, что вы собираетесь их рассмешить, они будут любить вас и всегда захотят
Так прошло несколько лет, а я продолжал навещать Ринпоче в его тесной комнатке для медитации. Время от времени он напоминал мне, что однажды, когда его здоровье поправится, он даст мне короткое формальное наставление.
Я редко напоминал ему об этом, хотя каждый раз в день Нового года говорил, что надеюсь: в наступившем году его здоровье улучшится настолько, чтобы он мог дать мне наставление. Это было скорее общее пожелание, чем серьезное предположение, так как я знал, что он оставил формальное обучение. Но вот в один прекрасный день он сказал мне: «Несколько лет я обещал вам дать формальные наставления. Я думаю, теперь пришло время. Если хотите, можете пригласить несколько своих друзей поприсутствовать». Поскольку наставления должны были быть даны в группе, я позаботился о переводчике, и день этого события приближался.
Когда наступило время проповеди, Ринпоче сидел в комнате в самой необычной формальной манере, а когда начались предваряющие молитвы, я заметил, что вышел его служитель. Меня позвали к трону Ринпоче и попросили совершить символическое приношение предметов, что были на подносе у служки, а именно: изображение ступы, представляющей мысль Будды, священной книги, представляющей речь Будды, и статуэтки, представляющей тело Будды, в дополнение к другим жертвенным предметам.
Передавая ему изображение Будды, я заметил, что, ставя его на стол, он слегка толкнул статуэтку ребром ладони, заставив завалиться. Он быстро поставил его снова, но наши взгляды на мгновенье встретились, и, увидев мое смущение, он ответил чудесной обезоруживающей улыбкой. Проповедь началась, но примерно через 15 минут я заметил, что, хотя он выглядел обычно, когда говорил сам, даже смеялся и шутил, но, когда останавливался, давая время переводчику, цвет лица его менялся, он слегка откидывался и закрывал глаза, концентрируясь на своих мантрах и перебирая четки гораздо быстрее, чем обычно. Через несколько минут я наклонился к нему и спросил, все ли в порядке. «Да, – ответил он спокойно, – у меня сердечный приступ». В этот момент переводчик закончил говорить, и Ринпоче снова начал проповедь, как будто ничего не случилось. В следующую паузу я снова наклонился и спросил его: «Ринпоче, не следует ли нам немедленно остановить проповедь?» Он бросил на меня долгий проницательный взгляд. «Как хочешь, – ответил он, – мы можем либо продолжать, либо закончить в другой раз». Я быстро объявил перерыв и выпроводил всех из комнаты. Ринпоче перешел на свою кровать и сел в медитации, а несколько его монахов вошли и начали монотонно петь для него низкими глубокими голосами. Он сидел в медитации весь вечер без движения. На следующий день я пришел навестить его. Он чувствовал себя недостаточно хорошо, чтобы принять меня, но велел передать: «Ринпоче просит, чтобы вы помнили его наставление». Так сказал мне его служка. В ту ночь лама сел в медитации и перестал дышать. Его сердце остановилось, и функционирование организма прекратилось, хотя он не проявлял полных признаков смерти. Это практика «тукдам», когда йог уходит в сердце в медитации смерти. Он сидел так три дня, не проявляя признаков смерти. Затем его голова склонилась на сторону и процесс смерти был завершен. Такова смерть совершенного йога. В это время все монахи тантрийской школы Гьюме и монастыря Намгьял были в городе, чтобы получить наставления от Далай-ламы; поскольку Ринпоче много лет был настоятелем этих двух монастырей, это означало, что почти все его ученики присутствовали при его смерти. Все были допущены в его комнату, чтобы засвидетельствовать его медитацию смерти, признак Пробуждения. Когда наступил день кремации, а я был единственным европейцем, которого известили об этом, в три часа утра я отправился на гору к храму. Погода была самая удивительная: дул сильнейший ветер, какого я никогда не видел в Дхарамсале, каждую минуту вспыхивала молния и гремел гром, но не упало ни капли дождя. Все монахи двух монастырей ламы были там. Тело Ринпоче было вынесено и положено перед храмом, и все мы приносили белые церемониальные шарфы. Начался долгий путь по горе к отшельническому скиту, где должна была состояться кремация. Когда мы проходили по улице, тибетцы выходили из домов и клали на носилки свои шарфы. Затем начался обряд кремации. Был зажжен огонь, и все было охвачено пламенем. И тогда произошла совершенно необычная сцена. Грудная клетка тела лопнула, и сердце выскочило, как игрушка на пружине. Казалось, оно несколько раз пульсировало, а затем упало в сторону, как увядший цветок.
Я бы не рассказывал эту историю, если бы в ней не было так много необычных поворотов и она не была так непосредственно связана с буддийской темой сознательной смерти, как средства наставления учеников. На следующий день я пошел в дом Ринпоче. Я чувствовал какое-то замешательство от всего происшедшего, переполненность скорбью от потери чудесного духовного друга и что-то вроде скрытой вины, так тесно связанной с его смертью. Я высказал свои чувства его служителю.
«В этом событии было столько необычного, – сказал он мне. – За день до того, как Ринпоче согласился дать вам наставление, он позвал меня и сказал, что, наблюдая игру облаков на горизонте, был поражен мыслью о непостоянстве всех вещей и что он хочет выполнить свою последнюю волю и передать прощальный совет тем из своих учеников, кто будет нуждаться в руководстве после его ухода. Было предсказано, что он скончается в этом году. Потом вечером перед той проповедью у него был легкий приступ. Я попросил его отменить проповедь, но он сказал, что хочет сделать все, как намечено. А наутро у него был повторный приступ, но он все же не отменил проповедь. Тем утром появилась радуга, которая, казалось, кончалась у его окна, а Далай-лама, который в это время совершал молитвы в храме со своими монахами, заметил, что все они должны молиться, дабы никогда в будущих жизнях не разлучаться с такими великими учителями, как Ринпоче.
Это довольно странно, но когда я позднее прослушал запись той беседы Ринпоче, то его последними словами, перед тем как я настоял на перерыве проповеди, были: «Мы должны упорно заниматься медитацией смерти и осознавать непостоянную природу всего существующего. Это воодушевит нас направить все силы на развитие добра и избегание зла и на осуществление молитв и устремлений будд и бодхисаттв прошлого». Тут я спрашиваю его, не должны ли мы сделать перерыв. «Как хочешь, – был его ответ, – мы можем либо закончить сейчас, либо оставить это до следующего раза».
Сам Будда показал пример умирания в присутствии своих учеников, целенаправленно и сознательно сделав это искусным средством воодушевления сознаний тех, кого он учил. Многие Далай-ламы также следовали этой традиции. Первому Далай-ламе шел 83-й год, когда он созвал своих учеников в зале собраний монастыря Таши Лхунпо и сообщил им, что настало время его кончины. Некоторые умоляли его использовать свои особые силы для продления жизни, другие спрашивали, не позвать ли врача или сделать что-либо иное для предотвращения его смерти, но после того, как он ответил, что ничего не нужно делать, его спросили, следует ли после его смерти читать какие-либо особые молитвы. Он ответил: «Всегда храните в сердце учение Будды и ради спасения всех живых существ применяйте его для развития вашего собственного потока сознания. Помните учения монастыря Таши Лхунпо. Приложите все силы, чтобы жить, медитировать и учить в соответствии с подлинными учениями Будды. Только тогда вы исполните мои желания». Затем он погрузился в тантрийскую медитацию. Его дыхание прекратилось, а сердце перестало биться, но он оставался в медитации тридцать дней, не проявляя никаких признаков смерти. Его тело превратилось из старика в юношу и излучало такой интенсивный свет, что некоторые не могли даже смотреть на него. Такой рассказ о смерти Первого Далай-ламы приводится в стандартных жизнеописаниях [513] . Его останки были затем мумифицированы и помещены в золотой корпус. Каждый из последующих Далай-лам демонстрировал сходный сознательный контроль наступления смерти, обставляя сцену кончины таким образом, чтобы сильнее воодушевить своих учеников.
513
Есть две основные биографии Первого Далай-ламы: «Нить драгоценностей» (тибетск. Nor-bu-‘phreng-ba) и «Двенадцать чудесных деяний» (тибетск. mDzad-pa-ngo-mtshar-bcu-nyis). Обе приводят почти сходный рассказ о его кончине.
Дулжуг Лингпа написал много текстов мистических откровений, но «Смерть Гьере Ламы» самый крупный из них. Как я отметил во вступительной части, том его собрания сочинений впервые попал мне в руки от моего друга Дэвида Льюстона, известного собирателя различных традиционных форм национальной музыки, с которым я работал по записи тибетских песнопений. В то время Дэвид как раз вернулся из путешествия в Лахул с Таши Церингом, где проводил исследования для своей книги о затерянных гималайских княжествах. Таши приобрел экземпляр собрания сочинений Дулжуг Лингпы для Дэвида и предполагал, что одна из «Песен Опыта», своеобразной йогической мистической поэмы, должна заинтересовать Дэвида для его главы о Лахуле. Этот автор, Дулжуг Лингпа, хотя родился в Восточном Тибете, большую часть жизни провел в Лахуле и представлял тип странствующего йогина, часто ассоциируемый с этими гималайскими княжествами. Я был очарован историей Гьере Ламы и сделал ее перевод для этой антологии. «Смерть Гьере Ламы» – прекрасный образчик жанра литературы, иллюстрирующей контролируемую смерть йогина.
Эта замечательная история началась в двадцать пятый день седьмой луны мужского года Дерева-Коня [514] . Я, автор, Дулжуг Лингпа, шел через Пата в Лахульской долине, когда золотая дакини появилась в небе и произнесла такие слова:
«Кье! О могучий йогин, ты должен записать историю прославленного Кумара Сенгха, махасиддха былых времен» [515] . Сказав это, она бесследно исчезла.
514
Через 10 дней после полнолуния сентября 1954 года.
515
Из дальнейшего видно, что это монашеское имя Гьере Ламы. Вероятно, это искажение санскритского имени Кумарасингха (Молодой лев).
Мы шли еще некоторое время и наконец добрались до места паломничества, известного как гора Гьере. Один из моих спутников, крестьянин по имени Катанг, человек глубоко верующий в Учение, подошел ко мне и сказал: «Согласно легенде, это основное место, связанное с Ламой Гьере, известным святым былых дней, йогом, прославившимся своими мистическими способностями. Стены его хижины для медитации все еще стоят на вершине этой горы, а пониже хижины есть пещера, в которой, как говорят, он провел много лет в медитации. Однако много веков прошло со времени его жизни, и сегодня очень мало известно о нем, за исключением того, что он жил на этой горе и обратил множество людей к практике Дхармы. Пожалуйста, осмотрите это место, и, может быть, вы сможете с божественной помощью узнать больше об этом деле посредством ваших особых дарований».
Поэтому, вдохновленные таинственным явлением золотой дакини и тронутые словами этого ученика, мы поднялись на гору к тому месту, где когда-то жил Гьере Лама.
Кроме одной стены полуразрушенной хижины для медитации мы нашли квадратную скалу, отмеченную отпечатками человеческих следов. Кажется, никто до нас не заметил этого камня. Действительно, воздействие от осмотра этой скалы всколыхнуло во мне глубокие кармические отпечатки.
Ниже по склону на небольшом расстоянии мы также нашли огромный валун, отмеченный тремя отпечатками. Я попросил нескольких мужчин из нашей группы перевернуть его, и на нижней поверхности камня обнаружился полный отпечаток человеческого тела. Некоторые из присутствовавших заметили, что этот отпечаток не может принадлежать никому иному, как Гьере Ламе.