Тибетская книга мертвых
Шрифт:
Будда учил, что людям следует изучать относительный материальный мир и природу ума, чтобы в полной мере понять и улучшить жизнь одушевленных существ. Для этого они должны использовать не только свои чувства, но также субъективный человеческий ум, суждение и интроспекцию, развивая критическую мысль и доводя концентрацию до степени остроты, непредставимой для обычного нетренированного человека.
Будда основал и сильно развил традицию Внутреннего (или умственного) знания (адхъятмавидья). Оно называется «знанием», поскольку это организованный способ поиска свойств ума в определенной манере с целью освобождения человека от негативных потенций и способствования развития им положительных. Будда создал долговременные образовательные и служащие изучению ума институты, которые в конце концов превратились в то, что обычно называется монастырями. Эти учреждения, посвященные интенсивному обучению, широко распространились по Индии и по всей Азии спустя столетия после эпохи Будды. Они постоянно присутствовали во многих азиатских странах вплоть до наступления
Представления тибетцев о смерти
Тибетский подход к смерти и промежуточному состоянию не является ни мистическим, ни таинственным. Это руководство к странствию через промежуток показывает, как реальность смерти приспособлена к миру тибетских представлений; оно ярко живописует непрерывность между прошлой, нынешней и будущей жизнями. Их перспектива множественности жизней – не более (и не менее!) религиозная система верований, чем наше современное представление о структуре Солнечной системы или о смене времен года. Тибетцы считают делом здравого смысла и научным фактом то, что живые существа проходят через ряд жизней, а смерть, промежуток и процессы перерождения следуют предсказуемым закономерностям. У них имеются надежные свидетельства просветленных испытателей, сознательно прошедших через опыт промежутка, сохранивших память и сообщивших о своих переживаниях. Тибетцы относятся к сообщениям своих «психонавтов», также как мы принимаем отчеты астронавтов о том, что произошло на Луне. Тибетские буддисты верят в то, что большинство людей могут вспомнить о своих прошлых жизнях с помощью довольно простого метода медитации. Они практически действуют согласно этому буддийскому представлению, используя время своей жизни, чтобы научиться понимать мир и подготовиться к смерти и будущим жизням, совершенствуя свои этические действия, эмоциональные привычки и критический инсайт.
До некоторой степени тибетцы разделяют наши западные взгляды на смерть, но во многом смотрят на нее иначе. На обычном человеческом уровне они, как и мы, рассматривают смерть как трагедию в конце жизни. У них есть приемы предупреждения и остережения безвременной смерти, обмана даже своевременной смерти и продления драгоценной человеческой жизни. На этом общечеловеческом уровне они даже больше боятся смерти, чем мы, современные материалисты и гуманисты, ожидающие автоматического, безболезненного забвения. Тибетцы же считают анестезическое забвение весьма неправдоподобным, понимая смерть скорее как дверь к переходу, который может быть более чем фатально опасным для людей неподготовленных или сильно подверженных отрицательным привычкам. Поэтому они естественно смотрят на смерть как на мощную злую силу, подстерегающую их. В соответствии с индийским наследием они отождествляют этот ужас с устрашающим, свирепым богом смерти Ямой, царем подземного мира и судьей умерших. Его изображают темно-синим, с головой буйвола и двумя руками, держащими жезл в виде скелета с черепом и аркан, и стоящим обнаженным – с эрегированным фаллосом – на спине выдыхающего пламя буйвола. Иногда вместе с ним супруга, ужасающая Чамунда, которую также считают женской персонификацией его энергии. Бесчисленные орды его слуг бродят повсюду, исполняя его приказания и собирая души умирающих. Когда он является, человек не может сказать «нет», он следует за Ямой в его подземный мир, а там в железном зале без окон и дверей взвешивают его добрые и злые дела. Яма судит их и посылает либо в разные небесные царства, если преобладает добродетель, либо в мир животных или в адские миры, если перевешивают грехи. Если особенно повезет, а добродетели включали большую чувствительность, щедрость и разумность, то человек сможет вернуться в человеческий мир, который считается лучшим для духовной практики, чем небеса. Тибетцы страшатся Ямы и ждут, что будды и бодхисаттвы спасут их от его рук и суда. На праздниках и маскарадах это свирепое божество обычно изображает монах высокого роста в устрашающей маске и ярком костюме. Всегда показывают, как его покоряет Будда, бодхисаттва мудрости Маньджушри или бодхисаттва сострадания Авалокитешвара в виде Падмасамбхавы, великого йога и первого исторического святого Тибета.
Хотя в воображении тибетцев персонификация смерти столь отчетлива, нужно сразу отметить, что не сам Яма столь ужасен, а скорее его суд и возможная отрицательная судьба, которую он определяет. Согласно общепринятому тибетскому воззрению жизнь безгранична, мы не приходим из ниоткуда и не уходим в никуда. Мы безначальны и бесконечны. Поскольку мы всегда будем вовлечены в мир относительного, то должны знать и о своей внутренней свободе. Если же мы не ведаем об этом, то неведение понуждает нас пребывать в неизбежных и бесконечных узах, в постоянном страдании, а наша жизнь становится жестоким наказанием.
Человеческая жизнь характеризуется как средний путь между состояниями избыточной боли и чрезмерного удовольствия. Живое существо рассматривает перерождение человеком из других форм жизни как результат накопления большого количества заслуг, через щедрость, добродетельные поступки, терпимость, а также глубокое понимание, достигаемое долгими усилиями по развитию критической мудрости и сильного сосредоточения. Человеческая форма относительно свободна от жестко запрограммированных инстинктивных реакций. Поэтому человеческие
Однако на более высоком духовном уровне тибетцы рассматривают обычную угрозу смерти как мощную силу, близкую жизни, побудительный импульс к добру, усиливающий положительные действия и отношение к жизни. Они не склонны видеть в смерти силу чистого зла, своего рода радикальное, бессмысленное и произвольное злорадство. Скорей они смотрят на нее как на нечто несуществующее, как на вещь в себе, отдельную от жизни. Это чувство относительности, распространяемое даже на смерть, вдохновляет их на самом высоком духовном уровне видеть в ней непосредственное, вездесущее царство свободы, не просто часть жизни, а основу жизни.
Тибетцы видят, что любой человек может умереть в любое время и в любом месте. Наше представление о конкретности жизненной ситуации, о надежности реального мира пяти чувств и их объектов – это глубокое заблуждение. Ничто из того, что мы считаем существующим, действующим, чувствующим или имеющимся, не имеет никакой сущности, субстанции, стабильности или надежности. Все, с чем мы имеем дело внутри или вне себя, чем мы заняты с утра до вечера, – потенциально ничего не значит для нас. Если мы умираем, то все, что мы удерживали, исчезает, что помнилось, забывается, что было в руках, теряется, растворяется в полной бесчувственности, поскольку оно относилось к нашему уму или телу. Удивительно, но как только мы привыкаем к тому, что смерть подстерегает нас на каждом шагу, мы чувствуем большое облегчение. Мы понимаем, что мы действительно свободны всегда и во всех ситуациях, осознаем, что любое принуждение основано лишь на иллюзии субстанциональной длительности, устойчивой субстанции, связующей сущности. Мы полностью погружаемся в океан свободы. Наше участие в различных отношениях, в действительности, совершенно произвольно. Это чувство непосредственности свободы радует. Это высшее понимание смерти связано с Ямантакой, Терминатором смерти, являющимся самой устрашающей персонификацией мудрости неэгоистичности, реализацией пустоты ничто.
Замечено, что тибетская культура очень колоритна, а тибетцы в целом – живой, жизнерадостный и отзывчивый народ. Они индивидуалистичны, непредсказуемы и ценят свободу во всех аспектах и на всех уровнях. Они использовали свою независимость, чтобы практиковать просветляющее учение Будды, а не развиваться в материальном или военном отношении. Тибетцы делали все в меру своих возможностей, чтобы хорошо использовать человеческую жизнь и полностью реализовать ее потенциал для кармического, а не просто материального прогресса. Уникальная красота их цивилизации в значительной мере исходит от их ясного осознания непредсказуемости смерти и свободы, которую оно приносит.
Глава 2. Тибетская наука смерти
Что есть смерть?
Что такое смерть? Этот вопрос требует изучения. Западная наука считает, что прямая линия на электроэнцефалограмме означает прекращение сердцебиения и активности мозга и поэтому констатирует смерть. Иллюзия субъективного «я» в индивидуальном сознании, которую материалисты соотносят с наличием активности мозга, должна заканчиваться с прекращением волн активности мозга. Однако представление о смерти как об отсутствии сознания не является научным выводом. Это концептуальное понятие. Во многих случаях людей реанимировали после появления в течение некоторого времени прямой линии ЭЭГ, и они сообщали об интенсивном субъективном опыте.
В популярном представлении, поддержанном современным научным образованием, смерть чаще всего предстает как пороговое состояние, как нечто, забвение, пустота, разрушающая жизнь и поглощающая ее навсегда. Она родственна сну, тьме и бессознательности. Она страшит тех, кто счастлив или чувствует, что должен стать счастливым. Ее ищут несчастные, страдающие от непереносимой боли, как благословенную финальную анестезию. Но наука не должна отказываться от анализа этого представления. По существу, внутренняя наука начинается с анализа «ничто». Все же «ничто» – это просто ничто. Это не место, напоминающее идею небытия. Место подразумевает площадь, протяженность. Оно определяется координатами и границами. Это не «ничто», а помещение. «Ничто» не может где-то поместиться, и ничто не может поместиться в нем. У «ничто» нет ни внутреннего, ни внешнего. Оно не может быть разрушено, уничтожено или ограничено, у него нет энергии или воздействия. Оно не может быть вещью, царством, государством или чем-то иным. Его абсолютно нечего бояться и нельзя на него надеяться.