Тигана

Кей Гай Гэвриел

В восемнадцать лет Катриана не была доверчивой. Она не могла сказать ни тогда, ни теперь, почему поверила этим двоим и пошла с ними на прогулку за город, вверх по реке, когда рынок закрылся. Если бы от нее потребовали ответить, она бы сказала, что в Баэрде было нечто такое, что внушило ей доверие.

Именно во время этой прогулки они рассказали ей о ее кольце и о Тигане, и ось ее жизни наклонилась в другую сторону. С этого момента началось новое течение времени, и появилась потребность знать.

Дома в тот вечер, после ужина, после того, как мальчики легли

спать, она сказала родителям, что теперь знает, откуда они и что значит ее кольцо. И спросила отца, что он собирается предпринять, чтобы помочь ей вернуть Тигану, и что он делал все эти годы. Единственный раз в жизни она увидела своего мягкого, безобидного отца в такой ярости, и это был единственный раз, когда он ее ударил.

Мать зарыдала. Отец метался по дому неуклюже, как человек, непривычный к ярости, и клялся Триадой, что не для того увез жену и дочь до начала вторжения игратян, до наступления осени, чтобы теперь снова окунуться в старые горести.

И вот так Катриана узнала вторую новость, которая изменила ее жизнь. Младший из мальчиков начал плакать. Тогда отец с топотом выбежал из дома, хлопнув дверью так, что стекла задребезжали в окнах. Катриана с матерью молча сидели и смотрели друг на друга еще долго после того, как испуганный ребенок постепенно затих на полатях над их головами. Катриана протянула руку и показала кольцо, которое носила в последние четыре года. Она спрашивала взглядом, и мать один раз кивнула, уже без слез. Потом они обнялись, обе считали, что в последний раз.

Катриана нашла Алессана и Баэрда в самой известной гостинице Ардина. Она помнила, что стояла ясная ночь, обе луны были почти полными и поднялись высоко в небе. Ночной сторож в гостинице ухмыльнулся ей и попытался схватить, когда она проскользнула мимо него вверх по лестнице к комнате, которую он ей указал.

Она постучалась, и Алессан открыл, услышав ее имя. Его серые глаза, еще до того, как она заговорила, странно потемнели, словно он предчувствовал новое бремя или горе.

— Я иду с вами, — сказала Катриана. — Мой отец был трусом. Мы сбежали до вторжения. Я намереваюсь искупить его вину. Но я не стану спать ни с кем из вас. Я никогда не спала ни с одним мужчиной. Могу ли я вам доверять?

Лежа без сна в замке Борсо, Катриана в темноте покраснела при этом воспоминании. Какой невозможно юной она, наверное, показалась им тогда. Но ни один из мужчин не рассмеялся, даже не улыбнулся. Она этого никогда не забудет.

— Ты умеешь петь? — вот и все, что спросил Алессан.

Катриана снова уснула, думая о музыке, обо всех песнях, которые она пела вместе с ними за два года путешествий по Ладони. На этот раз ей снилась вода — она плавала в море, дома, и это было ее самым большим, самым сладким удовольствием. Нырять за раковинами летом, в сумерках, среди перепуганных рыб, чувствовать, как вода обволакивает тебя словно вторая кожа.

Потом без предупреждения, без всякого перехода, сон изменился, и она снова очутилась на мосту в Тригии, в сгущающейся зимней темноте, пронизанной ветром, более испуганная, чем могла себе представить. Винить следовало

только саму себя, свою гордость, свое вечно гложущее, всепоглощающее, неумолимое стремление загладить их вину за то, что они сбежали. Она увидела себя снова, как взбирается и балансирует на перилах, увидела черную, стремительно несущуюся, бурлящую воду далеко внизу и услышала, даже сквозь громкий рев реки, стук собственного сердца.

И проснулась во второй раз перед самым кошмаром прыжка. Проснулась от стука в дверь, который во сне приняла за стук сердца.

— Кто там? — крикнула она.

— Дэвин. Ты позволишь мне войти?

Катриана резко села на постели и натянула верхнее одеяло до самого подбородка.

— В чем дело? — крикнула она.

— Собственно говоря, я и сам не знаю. Можно войти?

— Дверь не заперта, — ответила она наконец. Убедилась, что одеяла ее полностью закрывают, хотя в комнате было настолько темно, что это не имело особого значения.

Она услышала, как он вошел, но увидела только очертания его фигуры.

— Спасибо, — сказал Дэвин. — Знаешь ли, тебе следовало запереть дверь. Интересно, подумала Катриана, знает ли он, как сильно она ненавидит, когда ей говорят подобные вещи.

— Единственный человек, который может бродить сегодня по дому, — это наша хозяйка, а она вряд ли придет ко мне. Слева от тебя есть кресло.

Она услышала, как он нашел его и со вздохом откинулся на спинку мягкого кресла.

— Наверное, это правда, — ответил он обессиленным голосом. — И я прошу прощения, мне вовсе не следует учить тебя, как о себе заботиться.

Она пыталась уловить иронию, но не услышала ее.

— Мне удавалось неплохо справляться без твоего руководства, — мягко сказала она.

Он молчал. Потом сказал:

— Катриана, я честно не знаю, зачем я здесь. Сегодня у меня такое странное настроение. Мне так грустно, даже смешно.

В его голосе было нечто очень странное. Она мгновение поколебалась, потом, осторожно поправив одеяла, зажгла лучинку.

— Ты зажигаешь огонь в дни Поста? — спросил он.

— Как видишь. — Она зажгла свечу, стоящую у кровати. Потом, несколько жалея о своем ядовитом тоне, прибавила: — Моя мать зажигала одну свечу — всего одну, в память о Триаде, так она говорила. Но я поняла, что она имела в виду, только после встречи с Алессаном.

— Это странно. Так же делал и мой отец, — задумчиво произнес Дэвин. — Я никогда об этом не думал. И не знал, почему он так поступает. Мой отец был не из тех, кто объясняет.

Катриана повернулась и посмотрела на него, но он сидел, утонув в кресле, и крылья подголовника заслоняли его лицо.

— Напоминание о Тигане? — спросила она.

— Должно быть, так. Будто боги Триады не заслуживают полной преданности или соблюдения всех правил из-за того, что допустили такое. — Дэвин помолчал, потом прибавил задумчивым тоном: — Это еще один пример нашей гордости, не так ли? Той тиганской самонадеянности, о которой вечно твердит Сандре. Мы торгуемся с Триадой, качаем чаши весов: они отняли наше имя, а мы отнимаем часть положенных им обрядов.