Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека(Повесть)
Шрифт:
Бабушка оглядела Ваньку с ног до головы несколько раз и сказала строгим голосом:
— Ну, стрекулист, явился! Вспомнил о матери родной. Жить-то научился хоть мало-мала? А?
Ванька молчал, почесывая ноги одна о другую. Бабушка повернулась к Анне:
— Не реви, не реви, дура. Какой-никакой — сын пришел, и ладно. Гляди только, чтобы больше баловства не было. Второй раз не прощу. Уж как ты хочешь. Ведите его в баню, вымойте как следует быть, хоть с песком. Что на нем, сожгите, и рубаху, и порты, и гашник не забудьте, там, поди, жителев, жителев… Зина! Поищи в детской в большом шкафу, там всякое есть. Хорошего только не дайте. Идите. Да постой, Анна. Гляди,
Анна-прачка заплакала еще громче. Бабушка досадливо махнула рукой. Тетя Зина повела Ваньку. И мы за ним.
Чернобородый
Делать было особенно нечего. Мы сидели на подоконнике у открытого окна детской. Вдруг Юрка спросил:
— Серый! Ты видел Нинкиных бабочек?
Я ответил, что видел, и сразу вспомнил в комнате Нины угол за шкафом и столик, где была ее коллекция. Страшно интересная. На стенках ящики со стеклами, как картины, и там бабочки, бабочки, тысяча, наверно, даже больше. На столике морилка — стеклянная банка с крышкой, где усыпляют бабочек, правилка — две дощечки рядом и между ними щелка, черный ящичек с длинными тонкоголовыми булавками для накалывания. На стенке, вроде оглавления, Нинкиным аккуратным почерком выписаны по порядку все названия бабочек: аврора, адмирал, аполлон, апорея, аргус… Смешные названия, есть даже эфиоп. Бабочки под стеклом красивые, нарядные. Мне нравились павлиний глаз, махаон и, конечно, мертвая голова. Она ночная, бражник, большая, толстая, и сверху нарисован настоящий череп и похоже скрещенные кости. Очень красивая мертвая голова. Нинка расстроилась, когда у мертвой головы мухи или черви отъели кусок брюшка, потому что брюшко страшно толстое и не сразу засохло.
— Моя коллекция хуже, — грустно сказал Юрка. Это было верно.
У Юрки тоже много бабочек, и они наколоты в таких же ящичках со стеклом, только все неаккуратно. Ящики свалены в кучу прямо на пол, и надписи коряво и не все написаны.
— Серый! Я знаю, где живет орденская лента. Ей-богу! У Нинки ее нет. Если поймать, можно оставить себе или подарить Нинке. Поможешь? Она осторожная, орденская лента. Два раза гонялся и… ничего, никак не поймать.
Делать было особенно нечего, и я сразу согласился.
Мы взяли сачки и коробочку и пошли босиком по мокрой траве. Юрка повел на пасеку. Только мы вышли из дома, как далеко у леса послышались гулкие выстрелы — один, два, три. Выстрелы странные, не из охотничьих ружей. Юрка сразу это понял. Его уже два раза взрослые брали на охоту. После стал страшно задаваться, так и сыпал: курковка, безкурковка, дымный порох, бездымка, бекасинник. Теперь сказал, что стреляют из боевой винтовки. Больше выстрелов не было.
На мысу у речки под обрывом стояли тети Зинины ульи и там же омшаник — такой домик с маленьким окошечком, где хранится всякая пчеловодная всячина и туда же на зиму прячут пчел. Сначала мы туда и заглянули — посмотреть, не осталось ли хоть немного меда. Дверь была на простой завертке. В омшанике прохладно и пахнет медом. На полочках пчеловодные сетки, дымари и много рамок с сотами. Только пустые, без меда. Я даже лизать пробовал. В самом углу над приставной лестницей — дырка на чердак. В общем, ничего интересного в омшанике не было. Юрка поднялся по лестнице и заглянул на чердак. Зачихал и сказал, что там ломаные ульи и рамки.
Нам повезло, страшно повезло! Только вышли из омшаника, Юрка зашипел на меня:
— Не шевелись! Сидит! Вон, на камнях.
Сначала я ничего не видел ровным счетом. Юрка все повторял: «Вон, вон сидит, огромная!»
Наконец я увидел на одном камне
— Стой, дурак! Не махай сачком, закусают пчелы. Стой и смотри, куда сядет. Видишь?
— Вижу, у самых ульев.
Юрка забежал в омшаник, вернулся с сеткой на голове и пополз по траве к ульям. Я показывал ему и кричал: «Левее! Правее!»
Тут на меня налетели сразу две пчелы. Одна завизжала в волосах, другая и думать не стала — ткнулась и ужалила в переносицу. Страшно больно! Я нечаянно вякнул. Нечаянно, потому что нельзя. По индейской клятве, мы должны молчать даже у столба пыток. Я лег на траву, докопался до сырой земли и прикладывал к укушенному месту. Все думал, надо или нет вырвать жало, забыл, кто его оставляет: осы или пчелы?
Юрка вопил от ульев:
— Серый! Что ты? Где она? Показывай, я боюсь встать, у меня ноги голые.
Бабочку я уже не видел. Она, слава богу, сама вспорхнула и села в кустах у реки. Мы с двух сторон помчались к ней. Я первый подбежал, только без сачка: бросил его, когда пчела укусила. Кричал Юрке:
— Скорее! Скорее! Вот она!
Юрка подбежал неосторожно, и орденская лента опять взлетела, перепорхнула через реку и там села у нас на глазах. Юрка быстро скинул рубаху и трусы и поплыл по-собачьи на ту сторону, держа в зубах сачок. Только доплыл, как бабочка перелетела на мою сторону и села на пасечный забор, а у меня нет сачка и боюсь идти к ульям за сачком. Пошел осторожно, а когда вернулся, бабочки нигде не было видно. Юрка голый лежал на берегу кверху брюхом и отдыхал: туда и обратно переплыл реку — это, конечно, здорово!
Тут раздался голос:
— Ей, ребята! Слышите?
На другой стороне реки из кустов высунулась лошадиная голова и над ней белая рубаха и красный околыш стражниковой фуражки.
— Ребята! Мужика не видели? Чернобородого, босого? Тут глубоко? Лошадь пройдет?
Юрка за нас обоих ответил, что никакого мужика не видели, что глубоко и, главное, пчелы озверели, если лошадь будет махать хвостом, ее закусают до смерти. Стражник обернулся, поговорил с кем-то в кустах, кого нам не было видно, и уехал.
Пчелы как будто успокоились. На самом деле они делали такой вид. Только Юрка сел, чтобы натянуть рубашку, сразу явились и завыли как звери. Юрка крикнул:
— Серый! В сарай! — Схватил рубашку и побежал. Я за ним.
В омшанике пчелы отстали, и Юрка спокойно оделся. Мне было хуже: от укуса лоб стал толстый и навис на глаза. Я видел только наполовину. Решили подождать, когда пчелы совсем успокоятся. Расселись на старых ульях. Юрка задрал рубаху и прикладывал к укусам землю, размоченную в слюне, это очень помогает. В омшанике было тихо, и Юрка почему-то шепотом сказал мне:
— Они ловят Чернобородого. Ты слышал выстрелы? Может быть, это в него.
Я ответил, что слышал, но в людей стреляют только на войне, а так нельзя.
— Им можно, Серый. Зачем же винтовки дают? Тихо! Слушай!
На речке будто всплеснула большая рыба. Мы выглянули в окошечко. Через речку, высоко подняв руки, почти по шею в воде, перебирался Чернобородый. В одной руке он держал револьвер, в другой какой-то сверток. По этой руке текла кровь, вся рука была красная. Он шел к нам, к омшанику. Деваться было некуда. Мы как белки вскарабкались на чердак и втянули за собой лестницу. На чердаке легли на пол у слухового окна.