Тихий Дон
Шрифт:
– Обломит, окаянный! – ахнул пастух и с неожиданной для его возраста резвостью пустился к табуну, выкрикивая на бегу: – Настенкина коровенка!.. Обломит!.. Куда!.. Куда-а-а, лысый!..
Подтелков, широко кидая руками, зашагал к тачанке. Хозяйственный Лагутин остановился, беспокойно глядел на тщедушную коровенку, пригнутую быком до земли, невольно думал в этот миг: «А ить обломит, сломал, никак! Ах ты, нечистый дух!»
Только убедившись в том, что коровенка вынесла из-под быка хребет свой в целости, пошел к подводам. «Что будем делать? Неужели уж и за Доном атаманья?» – мысленно задал он себе вопрос. Но внимание его вновь на минуту
Вытрепанный лихорадкой Кривошлыков – мечтатель и поэт – говорил Подтелкову:
– Мы уходим от контрреволюционной волны, норовим ее опередить, а она хлобыстает уже через нас. Ее, видно, не обгонишь. Шибко идет, как прибой на низменном месте.
Из членов комиссии, казалось, только Подтелков учитывал всю сложность создавшейся обстановки. Он сидел, клонясь вперед, ежеминутно кричал кучеру:
– Гони!
На задних подводах запели и смолкли. Оттуда, покрывая говор колес, раскатами бил смех, звучали выкрики.
Сведения, сообщенные пастухом, подтвердились. По дорого встретился экспедиции казак-фронтовик, ехавший с женой на хутор Свечников. Он был в погонах и с кокардой. Подтелков расспросил его и еще более почернел.
Миновали хутор Алексеевский. Накрапывал дождь. Небо хмурилось. Лишь на востоке, из прорыва в туче виднелся ультрамариновый, политый косым солнцем клочок неба.
Едва лишь с бугра стали съезжать в тавричанский участок Рубашкин, оттуда на противоположную сторону побежали люди, вскачь помчалось несколько подвод.
– Бегут. Нас боятся… – растерянно проговорил Лагутин, оглядывая остальных.
Подтелков крикнул:
– Верните их! Да шумните ж им, черти!
Казаки повскакивали на подводах, замахали шапками. Кто-то зычно закричал:
– Э-гей!.. Куда вы? Погодите!..
Подводы экспедиции рысью съезжали в участок. На широкой обезлюдевшей улице кружился ветер. В одном из дворов старая украинка с криком кидала в бричку подушки. Муж ее, босой и без шапки, держал под уздцы лошадей.
В Рубашкином узнали, что квартирьер, высланный Подтелковым, захвачен в плен казачьим разъездом и уведен за бугор. Казаки были, видимо, недалеко. После короткого совещания решено было идти обратно. Подтелков, настаивавший вначале на продвижении вперед, заколебался.
Кривошлыков молчал, его вновь начинал трясти приступ лихорадки.
– Может, пойдем дальше? – спросил Подтелков у присутствующего на совещании Бунчука.
Тот равнодушно пожал плечами. Ему было решительно все равно – вперед идти или назад, лишь бы двигаться, лишь бы уходить от следовавшей за ним по пятам тоски. Подтелков, расхаживая возле тачанки, заговорил о преимуществе движения на Усть-Медведицу. Но его резко оборвал один из казаков-агитаторов:
– Ты с ума сошел! Куда ты поведешь нас? К контрреволюционерам? Ты,
Все оглянулись: на небольшом кургашке четкие рисовались фигуры трех верховых.
– Разъезд ихний! – воскликнул Лагутин.
– А вон еще!
По бугру замаячили конные. Они съезжались группами, разъезжались, исчезали за бугром и вновь показывались. Подтелков отдал приказ трогаться обратно. Проехали хутор Алексеевский. И там население, очевидно предупрежденное казаками, завидев приближение подвод экспедиции, стало прятаться и разбегаться.
Смеркалось. Назойливый, мелкий, холодный цедился дождь. Люди промокли и издрогли. Шли возле подвод, держа винтовки наизготове. Дорога, огибая изволок, спустилась в лощину, текла по ней, виляя и выползая на бугор. На гребнях появлялись и скрывались казачьи разъезды. Они провожали экспедицию, взвинчивая и без того нервное настроение.
Возле одной из поперечных балок, пересекавших лощину, Подтелков прыгнул с подводы, коротко кинул остальным: «Изготовься!» Сдвинув на своем кавалерийском карабине предохранитель, пошел рядом с подводой. В балке – задержанная плотиной – голубела вешняя вода. Ил около прудка был испятнан следами подходившего к водопою скота. На горбе осыпавшейся плотины росли бурьянок и повитель, внизу у воды чахла осока, шуршал под дождем остролистый лещук. Подтелков ждал казачьей засады в этом месте, но высланная вперед разведка никого не обнаружила.
– Федор, ты сейчас не жди, – зашептал Кривошлыков, подозвав Подтелкова к подводе. – Сейчас они не нападут. Ночью нападут.
– Я сам так думаю.
XXVIII
На западе густели тучи. Темнело. Где-то далеко-далеко, в полосе Обдонья вилась молния, крылом недобитой птицы трепыхалась оранжевая зарница. В той стороне блекло светилось зарево, принакрытое черной полою тучи. Степь, как чаша, до краев налитая тишиной, таила в складках балок грустные отсветы дня. Чем-то напоминал этот вечер осеннюю пору. Даже травы, еще не давшие цвета, излучали непередаваемый запах тлена.
К многообразным невнятным ароматам намокшей травы принюхивался, шагая, Подтелков. Изредка он останавливался, счищая с каблуков комья приставшей грязи; выпрямляясь, тяжко и устало нес свое грузное тело, скрипел мокрой кожей распахнутой куртки.
В хутор Калашников, Поляково-Наголинской волости, приехали уже ночью. Казаки команды, покинув подводы, разбрелись по хатам на ночевку. Взволнованный Подтелков отдал распоряжение расставить пикеты, но казаки собирались неохотно. Трое отказались идти.
– Судить их товарищеским судом! За невыполнение боевого приказа – расстрелять! – горячился Кривошлыков.
Издерганный тревогой, Подтелков горько махнул рукой:
– Разложились дорогой. Обороняться не будут. Пропали мы, Мишатка!..
Лагутин кое-как собрал несколько человек, выслал за хутор дозоры.
– Не спать, ребятки! Иначе накроют нас! – обходя хаты, убеждал Подтелков наиболее близких ему казаков.
Он всю ночь просидел за столом, свесив на руки голову, тяжело и хрипло вздыхая. Перед рассветом чуть забылся сном, уронив на стол большую голову, но его сейчас же разбудил пришедший из соседнего двора Роберт Фрашенбрудер. Начали собираться к выступлению. Уже рассвело. Подтелков вышел из хаты. Хозяйка, доившая корову, повстречалась ему в сенях.