Тихий гром. Книга третья
Шрифт:
Вроде, бы простой вопрос не на шутку озадачил дядьку Ерему. По всей видимости, ни задавать, ни отвечать на него этому человеку не приходилось, может быть, потому что много лет прожил бирюком в лесу. Набив табаком трубку, раздумчиво почесал в затылке и, не найдя ответа, пошел в прихожую прикурить от лампы.
— Так ведь сроду воюют люди, — снова заговорил он, воротясь и присев на свое место, — а для чего воюют, про то их и пытать надо. Вы ж воевали, вот и скажи, за что.
— Ну, про нас
— То я давно знаю, — хитровато улыбнулся Ерема, распуская по комнате душистый дымок. — А ты, коли знаешь, скажи, из-за чего ж воюют люди?
— Да я тебе сказываю, что люди-то шибко разные бывают…
— Так не про серую скотинку я спрашиваю, — засмеялся Ерема, — а про людей.
— Ну, пан твой, за что воюет?
— Того не докладал он мне. Но, заметно было, пошел без радости. Панночку молодую с дитем покинул. А она, как подходили немцы, сбежала… Не верится, чтоб им нужна была та война. Где они теперь все?
В начале разговора Василию казалось все это просто и понятно. Солдатская жизнь еще до войны и потом на фронте давно отгородила его от офицеров непроницаемой стенкой. А тут вдруг понял, что есть в его суждении какой-то изъян. Выходит, что и пану война не нужна, коли потерял он все, может, и голову. Да и мало ли офицеров гибнет…
— Оно, конечно, едва ли много найдется охотников башку-то свою подставлять, — нехотя согласился он и тут же сам себе возразил: — Так ведь кому-то нужна она, проклятущая, все-таки! Кто-то ж ее зачинает?
— Хотел бы я то знать, — вздохнул дядька Ерема, вертя в руках уже погасшую трубку и поглядев на стенные часы в деревянном футляре. — Не сама же она начинается, как чума.
— Мы, как слепые котята, — усмехнулся Василий. — Глядишь на его, на котенка, тычется мордой возля самой сиськи, а найтить никак не может. Чую, что рядом гдей-то лисичка, а на след никак не выйду.
— Не нашего ума это дело, должно быть… Сидеть-то не устал?
— Нет, посижу еще… Ума-то, может, и не нашего, да шкура-то вот вся испорота наша и закапывают нас же. А, поколь голова еще на плечах и не звенит в ей, как вон у Григория, помозговать не мешает. В тот день, как итить нам в штыки, чистенький такой офицерик, видать, из тылу, все про какие-то Дарданеллы толковал перед строем. Будто бы завоевать нам их надоть зачем-то непременно… Вот он, наверно, все как есть мог бы разобъяснить.
— Не стал бы он тебе объяснять, — убежденно возразил
— Эт отчего так?
— Да, сам же ты сказал, что баба Ядвига ничего не поясняла своему барану перед тем как зарезать.
— И то правда, — засмеялся Василий.
— Спать хлопчику пора, — подала голос Ядвига.
Беспрекословное подчинение хозяйке было здесь нерушимым законом, потому Ерема помог Василию улечься и попрощался.
Перевязки Ядвига делала раз в сутки — вечером. Но на следующее утро, изменив своему правилу, она посмотрела на бедре у Василия рану и расцвела.
— Ну, сынок, теперь пойдут наши дела в гору, — сияла бабка лицом. — Ты погляди, как тут очистилось все!.. Еще б разок парного мяска покласть — и заживать начнет.
— Не вздумай, баушка, последнюю овечку на это дело употребить, — встревожился Василий, — теперь, небось, и так на поправку пойдет.
— Не твое то дело, хлопчонок, лежи.
Скоро Ядвига исчезла. Потом вернулась какая-то вся светлая, молодая. Покормила «сынков» обедом и, как всегда, приказала поспать, «чтоб не слышать, как болячки уйдут».
Проснувшись в четвертом часу пополудни, Григорий опять обнаружил тишину и, храня ее, шутливо погрозил пальцем товарищу, чтобы тот молчал. Но тишина властвовала не более четверти часа. Неожиданно резко и грубо где-то невдалеке хлестанул винтовочный выстрел. Бывалые солдаты безошибочно угадали, что выстрел был именно винтовочный, а не какой-то другой. В голове у Григория завыла целая колокольня, но, взглянув в окошко, он тут же вскочил с топчана и шагнул к столу.
— Ну, слышь, Вася, чегой-то стряслось недоброе, кажись.
— Да чего там такое?! — тревожно и сердито спросил Василий, порываясь подняться.
— Тебе не видать дорожку-то оттудова? — уже спокойнее спросил Григорий.
— Нет.
— Дядька Ерема чуть не рысью вон поспешает сюда.
— Уж не немцев ли черт принес? — предположил Василий. — Ты бы оделся, Гриша…
Высокий, в кожаной шапке с козырьком, в короткой куртке и высоких сапогах, Ерема вбежал в комнату, на ходу спрашивая:
— Баба Ядвига где?
— Как проснулись, не было ее дома, — отвечал Григорий.
Стрельнув быстрым взглядом по простенку от окна к двери, Ерема ругнулся, выскочил обратно на улицу, но на дорожке больше не показался, куда-то за двор убежал.
— Чего ж он не сказал-то ничего? — растерянно спросил Василий.
— А чего тебе сказать надоть? В простенок вон глянь.
— Ну, стена как стена — белая.
— Белая, — передразнил Григорий. — Тута вон карабин висел, а теперя, где он?