Тихий гром. Книга третья
Шрифт:
— Погоди, Василий! — окликнул его Паша. — Вместе пойдем, только вот прибраться надо — нагадил я тут ихнему благородию…
Поручик не очень настойчиво возражал, но Паша, сдернув с ноги сапог, снял портянку и старательно протер ею доски.
— Потом выстираю, — сказал Паша, свертывая портянку и будто оправдываясь. Натянув сапог на босую ногу, он храбро поднялся, но едва устоял, опершись на стенку. — Ничего, ничего… В глазах от слабости потемнело… Пройдет.
Осторожно, будто проверяя себя, он
— Обязательно покажись врачу! — вслед наказывал Малов. — Как только прекратится обстрел, сразу — в околоток. А ты, Рослов, проводи его.
— Слушаюсь! — на ходу выкрикнул Василий одновременно с недалеким разрывом снаряда.
Невозможно приучить себя спокойно видеть смерть. Но когда видишь ее часто, когда сам постоянно находишься под ее костлявою рукой и чувствуешь ее близкое дыхание — смерть не кажется чем-то необыкновенным. А раны, как только перестают болеть, все реже и вспоминаются.
От газовой атаки в разведкоманде пострадали все солдаты, но, кроме Федяева, даже в околоток не ходил никто. Помаялись глазами с неделю — и обошлось. Двоих схоронили. А по дивизии — слышно было — более шестисот человек недосчитались после кайзеровского «подарка».
Солдаты, как по уговору, сделались неразговорчивыми, злыми. Не могли простить немцам этакой мерзости. Ведь одно дело погибнуть от штыка, от осколка, от пули, а тут живых людей, словно крыс, травят ядом, и никакого спасения от него нет.
Из офицеров разведкоманды больше всех газового лиха хватил прапорщик Лобов, потому как спал он в ту ночь в землянке один, а дверь настежь распахнутой оставил. Ближайший часовой погиб, другие же не враз вспомнили о нелюбимом взводном… Недельки три в полевом лазарете пролежал, и не раз, может быть, подумал об отношениях со своими солдатами и, конечно, добрые наставления Малова вспомнил.
Но, вернувшись в разведкоманду, не только уроками прежними пренебрег, а сделался еще более мнительным, придирчивым и казался вроде бы перепуганным. Солдаты и злились на него за постоянные придирки, и в то же время жалели его по-своему.
С первых чисел октября резко похолодало, начали перепадать дожди — то затяжные и нудные, то принимались хлестать беспощадно, заливая окопы, и приходилось из них отчерпывать воду. Грязь размесили несусветную. Остервенелая вошь набросилась разом и размножалась моментально, будто из кошеля ее высыпали. Блохи в парной-то сырости завелись. Совсем не стало житья солдатам.
В теплое время с середины шестнадцатого года по временной железнодорожной ветке почти к самым окопам подгоняли банные вагоны, мылись регулярно солдаты. А теперь, видно, и пути размыло — не приезжает баня.
Песни
— Тима, Тимушка, — кричал он, повернувшись на бок, — вошь у меня по спине идет к загривку! Заголи рубаху-то да сними ее, окаянную.
— А може, блоха. Как ты знаешь? — лениво отговаривался Тимофей.
— Да вошь это, — настаивал Паша и судорожно дергал плечами. — По походке слышу, что она, проклятущая! Ну, сними, Христа ради!
За этим занятием и застал их прапорщик Лобов.
— Тьфу, серые скоты! — плюнул и выругался он. — Да вы и сами на эту тварь похожи… Где Петренко?
— С обеда к господину поручику был он вызван, — ответил Василий Рослов, поднимаясь на локте, — да вот пока еще не воротился…
— Вс-ста-ать!!! — завизжал прапорщик, выпучив глаза и ощерив мелкие зубки. — Совсем оскотинились и человеческий облик утратили! — Он задыхался от злобы, захлебывался словами.
Солдаты проворно вскочили с нар, но так как ни на одном из них не было ремня, а Паша стоял в нательной рубахе, не заправленной в брюки, то шаромыжный вид их еще более распалил прапорщика.
— Это не войско, — визжал он, — это стадо скотов! Они с командиром лежа разговаривают! Посмотрите, на кого вы похожи!
Лобов смачно плюнул, так что брызги отлетели в лицо Федяеву, и тот, закрываясь, резко вскинул согнутую руку. Либо этот взмах, показавшийся грозным, либо болезненная брезгливость Лобова ускорили развязку, и, круто повернувшись, он бегом вылетел из землянки…
— Гляди ты, — сердился Паша, возвращаясь на место, — плюется еще, графский выродок! А у самого, поди-ко, завозилась где-нито в непотребном месте, он и взбесился.
— Да откудова ж тебе знать, из каковских он, — возразил Григорий Шлыков и тоже на свое лежбище полез.
— И по рылу знать, что не простых свиней, — не сдавался Паша. — Поручик-то наш тоже ведь не из крестьян — образованный, а слова худого от него не услышишь. Человек!..
Вошел Петренко и, стряхивая с шинели сырость, задержался у порога.
— Слышь, Петренко, — сказал Василий Рослов, — взводный чегой-то по тебе соскучилси.
— А мне он вроде бы ни к чему, — ответил Петренко. — Чего ему надо?
— Да не сказал ничего, — взялся пояснять Григорий Шлыков. — Лаялся тут, как бешеный кобель. Прям того гляди, укусит…
Солдаты наперебой стали пересказывать разговор с Лобовым, а Паша даже пытался изобразить его в лицах. Слушая их, Петренко перестал отряхиваться, повернулся и вышел. Все подумали, что направился он к взводному, поскольку тот его искал, а Петренко, шлепая по грязи, торопился обратно к Малову.