Тихий гром. Книга третья

Смычагин Петр Михайлович

От больницы двинулся он через тот самый Амур, от жителей которого тоже выдвигались кандидаты в городскую Думу. Ноги несли его все быстрей и быстрей, тяжести котомок не чувствовал, грязи под ногами не видел, в лица встречных не вглядывался. Все эти наклейки на заборах не хотел больше видеть. На том конце Гимназической улицы ждала его Катя!

И все-таки, пройдя мост через Увельку и перевалив небольшой пустырь, увидел на заборе «Резолюцию» и не смог миновать, не прочитав ее. Остановился.

«Резолюция, принятая Общим Собранием

Совета Солдатских, Казачьих и Рабочих депутатов 28 марта 1917 г. в Троицке, — читал он, удивляясь, что Совет такой уже действует. Солдаты, казаки и рабочие есть в нем, а про крестьян что-то нигде и не поминают. — Принимая во внимание критическое положение России в борьбе с внешним врагом, стремящимся воспользоваться для своих ударов на фронте переходным временем внутреннего переустройства нашей Родины, и сознавая, что без победы над Германией и ея союзниками не будет ни русской свободы, ни спокойной жизни в России, ни экономического ея процветания, Собрание депутатов, призывает армию к поддержанию сознательной дисциплины в рядах войск, к тщательной боевой подготовке, к осмотрительному пользованию отпусками…»

— Э-э, — подсвистнул Василий, — да кто ж в том Совете сидит, коли говорят они словами нашего генерала?

«…к единению и товарищеской дисциплине в военных организациях армии, чтобы не допустить расстройства и беспорядков в доблестных рядах защитников Родины и тем отвратить грозящую всей Родине беду. Вместе с тем, сознавая всю ответственность тыла перед защитниками Родины, находящимися в окопах, Собрание депутатов призывает всех рабочих направить усилия к тому, чтобы армия была своевременно обеспечена всем ей необходимым и дружною, немедленною работой за станками на фабриках и заводах содействовать победе над врагами России, не нарушая этой работы требованиями, подрывающими порядок производства предприятий».

От этого чтива повернулись мысли солдата к Петренко, к Антону Русакову, то есть. Пробежал глазами еще по объявлению исполкома того же Совета о новой регистрации лошадей и зашагал прочь.

5

Катерина в тот День поднялась раным-ранехонько. Пело в ней все, радовалось. Каждую ночь теперь она с Васей во сне виделась. Не таился он от нее, не молчал при встречах и неизменно оставался таким, какого проводила на фронт. Ефимья поглядывала на постоялку, потихоньку радовалась ее радостью, а оттого и свое горе легче сносилось.

Работали они в четыре руки. Заказы брала и разносила сама Катерина. По городу ходила почти без опаски. И диво дивное: чем смелее она держалась, чем меньше оглядывалась, тем удачливее и проще все у нее выходило. Бывало, что и земляков издали видела, но всегда уходила незамеченной — словно в шапке-невидимке ходила по городу.

А теперь, узнав о новой власти и о новых законах, она и вовсе перестала бояться. Однако старую придумку о том, что будто бы не живет она в городе, а находится здесь проездом, пока держала на всякий случай — мало ли на кого нарвешься в городской

сутолоке. Ефимья и дивилась таким переменам, и радовалась, и тайно сожалела: хуже ведь ей станет, если уйдет Катя.

И еще недоумевала бабка с самого приезда, с какой это стати за те же заказы стали платить вдвое больше. Правда, подорожать-то все изрядно подорожало — война свое делает, — но ведь Катерина не то что двойную, а тройную, цену берет и более! Как же это ей удается?

Удавалось просто. Разменяла самоедовские «катеринки» и добавляла в каждую выручку.

В то утро отнесла она заказ богатой приезжей купчихе в гостиницу Башкирова. Там же еще по номерам побегала и новой работы добыла. Потом загорелось ей в Бурумбайку сбегать — купить гарусных ниток у знакомой татарки. Вышла на Толстовскую улицу, потом по Татарскому переулку на Набережную выскочила, через Уй по мосту перебралась и на подъем, к поселочку двинулась.

С утра дорожка была подмерзшая, сухая, а тут уж раскисать стала. Грязь размягчилась, и лужи открылись. Да лужи-то и обойти можно, а вот извозчика берегись! Гоняют они, как сумасшедшие, и грязью нещадно брызжутся.

В последние дни редко бывало, чтоб задумки ее не сбывались — купила гаруса и как раз такого, какого хотелось. В обратный путь по Малоказарменскому переулку пустилась. Тут ей казалось прямее и проезжих меньше. Бабке такой ходьбы на весь бы денек хватило, а она к полудню вернется и еще работать будет до глубокой ночи.

На красные фонарики, хоть и не горели они днем, поглядывала Катерина теперь с особым смыслом. А знакомый дом с фонарем всегда обходила по другой стороне улицы. Так поступила и на этот раз. Но, едва миновав его, услышала с той стороны знакомый голос:

— Барышня! Барышня!

Оглянулась Катерина — на крыльце стоит знакомая ей хозяйка заведения и призывно машет рукой.

— Господи! Уж не в работницы ли опять позвать хочет, — недовольно проворчала Катерина, но все же направилась к ней, перепрыгивая через лужи.

— Ты как-то спрашивала вязальной работы, — сказала хозяйка, когда Катерина остановилась у крыльца! — А теперь ты берешь заказы?

— Беру.

— Мне надо пятнадцать… ну, таких сетчатых, ажурных воротников для моих девиц. Белых. Ты можешь связать?

— Могу. А нитки есть?

— Есть, есть нитки! — поправив очки в золотой оправе, она повела рукой — ослепительно сверкнули перстни — и пригласила: — Пройдем в зал, там я все покажу.

Робко поднялась Катерина по ступеням этого крыльца, предварительно стрельнув по улице взглядом. Внутри было все так же чисто, уютно и безлюдно. Только салфетки на столиках другие лежали.

— Аннушка! — позвала во весь голос хозяйка. — Нюрочка, принеси мне белые нитки с комода! — И опять, как суслик подсвистнул, когда она «ч» выговаривала.

Из-за тяжелой бордовой портьеры выскочила девушка с нитками в руках и, взглянув на гостью, поникла, свернулась, как ночная фиалка. А Катерина, лицом потемнев, без приглашения присела на ближайший стул.