Тихий уголок
Шрифт:
Ворон уставился на него в изумлении.
– Что-что?
– Ну конечно же, – восторженно продолжал Майкл. – Это вроде игры на фортепьяно. Ты знаешь, что прекрасно играешь, тебе даже ноты не нужны. А затем ты смотришь на свои руки и думаешь: А как же я сделал то, как я делаю это и что сделаю потом? Тут-то всё у тебя и летит. Ты забываешь, как двигают пальцами, как нажимают на педаль и даже – саму мелодию. Вот что с тобой стряслось, друг мой. Ты слишком много думал, и теперь не помнишь, как летают.
– Шёл бы ты домой, – сказал Ворон. Он ещё раз подхватил сэндвич с ростбифом и зашагал дальше.
– Это происходит оттого, что ты слишком много находишься среди призраков, парень. Это тебе вредит. Ты начал становиться одним из них. Клянусь космосом, это так. Ты начал забывать вещи и как их делают. Ты двигаешься медленно, как призраки, ибо ничто в мире не способно тебя поторопить. О, ты делаешь успехи, приятель, раз уже забыл, как летают. Ещё несколько дней – и ты сможешь вступить в наш шахматный клуб, и мистер Ребек станет переставлять за тебя фигуры.
Ворон на секунду остановился и посмотрел на Майкла, вроде как – с жалостью. Затем опустил наземь сэндвич и опять в упор взглянул на Майкла.
– Смотри внимательно, – сказал он, сделал два быстрых шага и поднялся в воздух.
Ветер вызвал у него головокружение, и он как бы слегка захмелел. Ворон облетел дерево на расстоянии нескольких дюймов, затем словно соскользнул по невидимому канату к дереву поменьше, после чего пролетел ещё 20 или 30 футов почти по прямой. Достигнув предельной высоты, он упал на одно крыло и начал медленно снижаться по спирали, словно осенний лист. Он скользил маленькими угловатыми кругами, ни разу не взмахнув крылом, пока не опустился до уровня Майкловой головы. Затем совершил неуклюжее движение крыльями, затормозил, буквально молниеносно, и уселся на дерево слева, тяжело дыша, с неровно и редко бьющимся сердцем.
Он тихонько потряс головой, недобро подмигнул Майклу и поднялся с ветки прыжком, заметно напоминающим танцевальное па. Воздух был тёплым, как свадебный пирог, и Ворон, как и рассчитывал, упал прямехонько к ногам Майкла. Майкл беспокойно отступил, подумав, раздастся земля перед крепким клювом, словно Красное Море – или нет. И как при этом Ворон будет себя чувствовать, если ему только вообще не наплевать. А затем гравий на дорожке быстро взволновался, камешки рассеялись, упало на землю чёрное перо – и вот уже Ворон кружил у Майкла над головой, держа сэндвич в клюве.
У сэндвича и у самого было тяжелое утро, а когда Ворон торжествующе закружил в воздухе, потрепанная обертка порвалась, сэндвич вылетел из клюва Ворона и несколько раз перевернулся в воздухе. Майкл поднял руки, чтобы его поймать, но затем опустил и убрал за спину. Ворон же кинулся вдогонку за сэндвичем, повернув голову, чтобы определить его траекторию. Выглядели они, как два метеора, догоняющие один другой. Затем ветка задержала на миг падение сэндвича, Ворон набросился на него и пропал за деревьями, и вот уже устремился вдоль тропы. Майкл усмехнулся с вполне подобающей долей мгновенной печали и последовал за Вороном.
Лора первая увидела Ворона с лужайки перед мавзолеем, где они с мистером Ребеком сидели. Она уже была здесь, когда мистер Ребек вышел, встал на ступеньках и зевнул. Он был чрезвычайно рад её видеть и снова удалился в мавзолей, чтобы как можно быстрее одеться, потому что смутно опасался, что она может уйти, пока он не вернется.
Но она оставалась там же, сидела на траве и с любопытством смотрела на солнце. С тех пор, как она приходила с Майклом неделю назад, мистер Ребек её не видел. Тогда был ещё июнь, а теперь – июль, нью-йоркский июль, месяц песчано-рыжих рассветов и полудней, сияние которых слепит глаза. Люди в июле реже приходят на кладбище, и розы вянут на могилах до того, как их сменят.
Лора больше не приходила, и он удивлялся, почему. Теперь же он подошёл и уселся рядом с ней.
– Привет, Лора, где ты была?
– Здесь и там, – Лора легко махнула рукой туда и сюда. Мистер Ребек видел, как она сидит на траве, а солнце светит сквозь платье, тело и кости, делая её похожей на рисунок пером; и таким же рисунком она разгуливала среди оливкового цвета папоротников, которые росли повсюду, окаймляя кладбище, словно камыши – заболоченный пруд. Она улыбнулась ему. Прошлой ночью он уже видел, как она точно так же улыбается, стоя у самых ворот с прутьями-змеями.
– Понятно, – сказал он, и это было правдой.
– Я пришла тебя проведать, – сказала Лора. – Я пришла посидеть и послушать, как ты говоришь.
– Я в восхищении, что ты здесь. О чём же мне с тобой говорить?
– О чем-нибудь из жизни. О театрах, о ценах на метро, о профсоюзах или о книгах, или о бейсболе, о международных отношениях. Или о том, сколько будут стоить бананы. Поговори со мной, пожалуйста, о чём угодно, лишь бы это только относилось к жизни.
Брови мистера Ребека пошевелились, словно советуясь, когда он попытался обдумать предложение, но Лора, определив это как признак растерянности, продолжала:
– Поскольку мне очень скоро предстоит сделать выбор, я хочу быть уверенной, что он – правильный, – она сделала паузу, и ладони затрепыхались у неё на коленях, как пойманные бабочки.
– Смерть была ко мне очень добра, – сказала она наконец. – Ты знаешь, что я теперь умею? – мистер Ребек покачал головой. – Я могу мысленно перемещаться. Я могу пронестись взад-вперёд по кладбищу по семь раз от ворот до ворот и вернуться сюда, прежде чем ты щелкнешь пальцами. Я могу кататься в повозке сторожей, где едва ли достаточно места для двоих, и слушать их разговоры. Всё, что требуется – это отбросить своё тело, словно мокрый купальник, и тогда я становлюсь собой и могу отправляться, куда пожелаю.
– В пределах кладбища, – уточнил мистер Ребек.
– Откуда вы узнали?
– Так происходит со всеми призраками. Вы можете отправляться, куда угодно, но не в состоянии удалиться от места, где погребено ваше тело. Полагаю, тому есть причины.
– А я думала, что это только со мной так, – сказала Лора. – Я думала, надо довольно отчаянно захотеть вернуться, и тогда ворота тебя пропустят.
Она взглянула мимо него, и он понял, что девушка рассматривает львиные головы у дверей мавзолея. – Но это неважно. Там нет ничего такого, что я хочу увидеть. Мне так даже больше нравится. И меня, знаешь ли, теперь никто не замечает. Даже ты, если я не захочу. Я сидела и часами следила за тобой. – Мистер Ребек вздрогнул. – Ты читал, а иногда откладывал книгу, глядел на меня и не знал, что я здесь. И, по-моему, ты читал про себя.