Тихоходная барка "Надежда" (Рассказы)
Шрифт:
Пауков тогда пощупал себя и свою одежду, плюнул, положил на якобы умершего мужика букет и потащился обратно.
Он был мрачен. Он летел в город К. и был мрачен. Он открыл дверь квартиры своим ключом и был мрачен. Он снова смотрел в зеркало и был мрачен.
– А вот был бы ты, Федька, в телогрейке, например, так ничего бы с тобой и не сделалось. Я помню, папочку
нашего раз хотели подколоть в тридцать девятом году, а у них ничего и не вышло, - сообщила Паукову его старенькая мама, поднявшаяся с постели и тяжело передвигавшаяся на больных ногах.
Пауков мрачно глянул на нее и сказал:
— Дала б лучше чо пожрать, мама. А то второй день не жравши, с Москвой этой.
— А я щас супчик разогрею, - обрадовалась мама.
– Вкусный супчик, с тушенкой.
И она обняла сына. И Федька обнял ее и прижался колючей щекой к ее морщинистому лицу.
— Ты жениться, что ли, ездил, Федька? – жалобно сказала старуха.
– Так ты женись, на меня не смотри.
Я - как-нибудь. У меня тетка Катька пока первое время поживет. Ты о себе думай. Ты что быстро вернулся-то? Ты женись! Ты что?
— На хрен бы мне это сдалось, - пробормотал Федька, морщась.
Стыковка
Высоко, подобно птице, воспарил над крутым берегом родной реки Е., вечно текущей в мудрый океан, наш шикарный крупнопанельный пятиэтажный дом с плоской крышей. Дом, в котором мы все и живем, и дай-то нам Бог жить тут и еще тыщи лет: тихо, мирно и счастливо.
Красивый дом. А строил его выпускник строительного факультета и отчаянный игрок рок-группы молодой Вовик Лифантьев, сын самого Лифантьева, замечательного человека, который до всего дошел своим умом. И только одного, седой и мужественный, никак понять не мог: зачем это крыша может быть у дома плоская, когда крыша должна быть у дома двусторонняя и покатая, как всегда водилось у русских на Руси.
— Ты пойми, батя, - усмехался Вовик.
– Прогресс не топчется на месте. Весь Запад давным-давно функционально использует высотное пространство: стоянки для автомобилей, бары, танцевальные площадки...
— Бары-растабары, - хмурился старый Лифантьев.
– Вот в том-то и дело, а вдруг и у нас найдутся любители
сплясать на крыше... в голом виде?
– испытующе поглядывал он на Вовика.
— Ну уж ты как загнешь, старик!
– хохотал Вовик.
И на этом специфический их разговор обычно и заканчивался. Потому что хоть и хмурился старый Лифантьев в глубине своего громадного кабинета, но втайне был доволен успехами сына. Подумать только: казалось, еще вчера дед отбирал у злобных кулаков зерно, бессонный отец дни и ночи колесил по району, поднимая сельское хозяйство, а сын - вон куда шагнул! Сам строит громадный дом. Справится ли? Не подкачает ли? Ведь есть в нем еще определенная легкомыслинка: вот ввязался в дурацком оркестре участвовать вместе с другими патлатыми. Что в этом хорошего? Что красивого?
Сомневался, как видите. А Вовик взял да и справился - чего там... По камушку, как говорится, по кирпичику... Вознес с помощью рабсилы и чудной техники все эти пять этажей с плоской крышей. Стоял "худой плечистый парень в спецовке", как писали о нем в газете, стоял, смущенный, под взглядами зевак и объективами телерепортеров.
Ну, а сразу же после завершения строительства куда-то из города и исчез. Сразу же и пропал после небольшого митинга, знаменующего завершение стройки. После небольшого торжества, где пенсионер Фетисов рассказал всю свою нелегкую трудовую жизнь, а оркестр медных труб духовой музыки исполнил "Прощание славянки" - вот тогда он и исчез непосредственно после того, как ЖЭК тожественно приступил к раздаче населению квартирных ключей. И никогда больше в городе не показывался, хотя многие им интересовались.
И потекли, потекли в новом доме счастливые мирные дни сибирской золотой осени. По утрам туман стлался над голубенькой рекой Е., опадала, ставши желтой, зеленая листва, а люди, разместив свой скарб по приличным углам, радостно выходили теперь на балконы курить папиросы и сигареты. Вот уж и первые заморозки ударили, и вдруг потемнело небо, затянули его свинцовые тучи, и зарядил на землю нудный осенний дождичек. И лил, и лил, и лил. И тут-то все и началось.
А именно - возвратился Фетисов [1] утром к себе домой со строгой службы в добровольной народной дружине и видит: в квартире лужи на полу. Да такие широкие, такие глубокие, что, будучи ребенком, свободно можно и парусные кораблики пускать, если, конечно, хорошенько дуть.
1
Однофамилец Н.Н. и В.К. Фетисовых. Случайное совпадение по не зависящим ни от кого обстоятельствам. (См. "Белый теплоход", "Душевные излияния и неожиданная смерть Фетисова".)
Напрягся ветеран. Добавил к имеющимся на лацкане многим значкам и медалям еще несколько и отправился выяснять отношения на второй этаж, где жил другой слой общественного пирога - Иван Иваныч Рамбургер, кандидат каких-то особенных наук и без пяти минут доктор тех же наук.
— Вы что же это, товарищ?
– ответственно сказал Фетисов. Но Иван Иваныч встретил его совсем печальный.
Закутавшись в шотландский плед и близоруко щурясь, он крутился с тазами и трехлитровыми банками среди собраний сочинений классиков и основоположников, тихо ругаясь русской матерщиной.
— Льет!
– уныло мотнул он высоким лбом.
– Я уж хотел было подняться, да стесняюсь, знаете ли, как-то...
— А вот мы ей сейчас, - выстрожился Фетисов.
– Правила нарушать никому не позволено, хоть кто есть
кто.
И вот уже вдвоем с напряженным и по-хорошему взволнованным Рамбургером они деликатно застучали ногами в упругую дверь разведенной Сони Игнатович, которая, хрупкая, как лилия, пела по вечерам в кинотеатре "Октябрь", опершись в лучшем платье о черный рояль и чаруя публику волшебными пассажами своего колоратурного голоса.
— Это - ужасные, зверские люди. Хамские, непорядочные, плохого воспитания. Я их сколько раз умоляла, а
они лишь хохочут, - заплакала красавица, одной рукой доверчиво цепляясь за Рамбургера, а другой, окольцованной, указывая на ходуном ходящий и одновременно протекающий потолок.
— За мной, товарищи!
– не растерялся и тут Фетисов. И лихо скакнул на четвертый этаж, откуда и разливались,
подобно потоку, надсадные звуки лихой гармоники.
— А вот я щас как тебе засарачу по харе, чтоб ты наменя бочку с паром не катил, - сказал, икая, Фетисову
могучий слесарь Епрев.
— А ну прими руки!
– истошно взвыл Фетисов.
– Совсем распустились, понимаешь!
— А в чем дело, Сережа дорогой!
– прекратили на этот крик пляску среди водяных луж какие-то мордастые молодые люди, высовывая в дверь свои морды.
Сонечка побледнела и прижалась к Рамбургеру. Тот еще более напрягся. Лишь Фетисов был тверд.
— Не сметь!
– взвизгнул он, отступая.
– Дом в нетрезвом виде заливаете! А знаете, что за это бывает?
В ЖЭК на ковер пойдете!