Тина
Шрифт:
«Гордость взыграла? Мне бы его разглядеть… под микроскопом».
«Хватить базарить. Упрекать легко. Давно могла бы понять, что я терпеть не могу, когда мне в глаза говорят правду. Зачем она мне? Не кривя душой, скажи: ты совершенно исключаешь вариант того, что я тоже слишком заносчив? Вопрос ведь не праздный. Только запомни, каких бы ты собак на меня не вешала, не сможешь задеть меня всерьез. Тебе я все прощаю. Мне уже не страшно поступаться моралью, у меня теперь есть своя, персональная, для внутреннего пользования. У каждого, знаешь ли, есть свой коридорчик… Любишь ты все усложнять. А жизнь проста: выпил – закусил. Шучу, шучу. Не взрывайся, итак тошно. Я чувствую
Ты сегодня неуемно говорлива, словно с цепи сорвалась, можешь любого заговорить до умоисступления. Ты, доложу я тебе, еще тот фрукт. Лучше бы всерьез посоветовала, как зацепиться на скользкой поверхности действительности, чтобы не сорваться на самое дно пропасти, а ты словоблудием занимаешься, лозунги сочиняешь. Ох, погоди, дождешься ты у меня! Поквитаюсь я, расплачусь с тобой той же монетой. И впрямь досадное с моей стороны упущение… Иногда я проклинаю тот день, когда встретил тебя».
«Так давай вместе работать. Есть у меня маленький бизнес по нашей специальности. Не так чтобы прибыльный, но на поддержку штанов хватает. Приличная прибавка к пенсии. Я на дому работаю. Это очень удобно».
И тут, словно от жуткой боли, Кирилл схватился за голову, опустился на землю, обнял свои колени, уткнулся в них лицом и забормотал:
«Хватит стращать. Хватит предлагать. Ищешь более интересные и сложные решения моих проблем? Напрасно бьешь по моим издерганным нервам. Я теперь из последних сил несу двойное бремя: неудовлетворенности и нездоровья. Зазвала бы к себе, поговорила бы со мной по душам с тем сладким придыханием, что так льстит стареющим. Я не слышал его с тех пор как ошивался в общаге…. Не могу я видеть твой пронизывающий, без ножа режущий взгляд. Считаешь, я потерпел полное фиаско? То Тина меня корит – ее молитвы – пустой торг с небесами, – то ты кровь мою пьешь, подталкиваешь падающего в глубокую расщелину. Думаешь, пригодится, зачтется это вам там, на том свете? Уймись, уйди, не добивай бед. Твое печальное лицо может сокрушить кого угодно, только не меня. Я на самом деле пропащий… Я – одна видимость. И ничего лучшего у меня не предвидится. Я сам себе мерзок. Не выводи меня из роли, к которой я привык.
Сейчас скажешь, что есть выражение: «Я знаю всё, только не себя». Может, по большому счету, ты и права, в наблюдательности тебе не откажешь. Ну, давай, сливай информацию, ругай, отводи душу сколько тебе угодно, клейми, ломай меня через колено, если это подбрасывает тебе хоть крохотную надежду… Только все твои слова давно уж не из души, а от ума. И вот тут-то, видно, и зарыта та самая пресловутая собака...»
Кир вскочил на ноги, яростно замотал головой, словно отгоняя темных демонов, потом уставился на меня совершенно сухими злыми глазами:
«Зачем мне эти нравственные потрясения? Я всю жизнь бился башкой об лед. Хватит, закругляйся. Работу она мне предлагает! Всего-то… Это просто, как девчонке предлагает крутнуться на каблучках и взметнуть коротенькой юбчонкой: Знаешь, как говорят про наш возраст? Жениться поздно, сдохнуть рано… Я давно укрепился в мысли, что мой завтрашний день обеспечен скудной пенсией, а ты, опять ищешь приключений на мою седую голову, подталкиваешь к активным действиям вовсе мне ненужным.
– Меняй свое мнение. Или, когда дом построен леса убирают? Ремонт невозможен?
– А не выйдет ли часом так, что сделаешь мне во вред? Если дело не оправдает своих
– Декартовская ясность мыслей и точность изложения! – пренебрежительно проехалась я.
– Смешная. И с чего это тебе в голову взбрело меня пригласить? А ну как все мы возьмемся да и начнем вкалывать из последних сил! Ха! Общество склеротиков и калек. Обхохочешься. Давно я растратил, затушил, растоптал ту частицу волшебного пламени, которую получил с рождения. С уверенностью могу сказать, что нечего уж холить, лелеять и развивать. Я уже не исхожу самой черной завистью, коей была буквально посвящена молодость, меня давно не волнует возвышенность суждений и мечтаний. Маленькой осторожной мышкой выползает наружу моя истинная, но усохшая душа. Меня устраивает мой плащ, хоть он весь в проплешинах и дырах – естественная вентиляция, меня, знаешь ли, не волнуют мои немодные ботинки. Чтобы выбирать, надо быть злым и сильным, а я всегда плыл по течению. И за деньгой не гонюсь, я чужд врожденной алчности. Чтобы работать, должен быть запрос души. Не проймешь меня своей критикой… И тебя я не стану делать пиар. Не понравилась конструкция моей реальности? Мне в жизни требовалась только любовь одного человека, в которого я с юности безнадежно влюблен. И зачем я тебе все это говорю? Ведь все равно, что в пустоту… В конце концов, со всем можно смириться».
Кирилл замолчал, словно испугавшись внезапно возникшего волнения. Мне казалось, что он пытался не позволить себе вернуться какому-то давно забытому чувству.
«Дай пожить спокойно, в свое удовольствие, пока не придет мой черед», – добавил он тихо.
«Опять скрипишь и стонешь как столетняя сосна. Тебе легче, когда другие страдают? – вспыхнула я.
«Это ты-то страдаешь?» – Кирилл подавленно вздохнул и безнадежно махнул рукой.
А я опять заершилась. Как я еще могла отнестись к его нытью и тем более к последней фразе?
«Пожить в удовольствие? Слишком смелое заявление. Как всегда за счет Тины? У нее же неограниченный финансовый ресурс, а у тебя особый астральный генезис, «отвага», наглость, плутовство, пустые карманы и дурная слава? Человек редкой касты, неприкасаемый! Ты превзошел самого себя и, насколько я знаю, всю жизнь жил в свое удовольствие. Ты всегда легко предавался порокам, не переставая говорить о добродетели. Так у тебя заведено? Боже ты мой, какая пустая неоправданная жизнь! Ох, воздастся тебе когда-нибудь сполна за твои «художества». Тина до сих пор смотрит тебе в рот? – прервала я его надменно. – А стала бы это делать та женщина, по которой ты до сих пор вздыхаешь?»
«Распознала Инка в Кирилле обольстителя и мошенника?» – все еще никак не может смириться с такой характеристикой сокурсника Жанна.
– А Кирка свое канючит:
«Это как посмотреть… Это совсем другая история. Как мне хочется лишить тебя яда злословия! Не превращай нашу встречу в день скорби. Конечно, я не со звездой во лбу, но обо мне не беспокойся, не пропаду. У меня такое чувство, что ты неверно меня поняла в той части, что имело отношение к науке. Твои претензии к моей творческой несостоятельности надуманы, неубедительны и вообще… Я могу вмиг опровергнуть все твои аргументы и совершенно точно доказать обратное, и тебе станет неловко за себя. Но ты же у нас истина в последней инстанции…»