Тираны. Страх

Чекунов Вадим

— Руби еще! — приказал царь трясущемуся Вотчинникову.

Тот взвизгнул по-бабьи и ударил Санычева снова, на этот раз взяв с испугу выше — сабля попала по голове, рассекла скулу и ухо. Старик снова охнул, глаза его наполнились слезами.

Царь побелел от ярости.

— Ничего не умеют делать! — взревел Иван. — Только крамольные письма в Польшу слать да свою мошну набивать!

Оттолкнув закрывавшего его Малюту, царь перехватил посох на манер копья и с силой ткнул острым концом, метя в шею.

— Червяк поганый!

Царский

удар оказался не в пример ловчее боярских. Вотчинников выронил саблю и схватился за горло. Между пальцами показалась кровь. Бессмысленно глядя куда-то поверх головы царя, боярин сделал пару неверных шагов. Дальше уйти не успел — по знаку Малюты подскочил проворный Тимофей, поднял его саблю и смахнул незадачливую боярскую голову. Упала она в снег вместе с обрубками пальцев возле посеченного, но живого боярина-строптивца. Рухнуло и тело Назария, загребая ногами в агонии.

Царь брезгливо скривился. Посмотрел на жалких, посиневших от холода бояр.

— В голове, в голове измена гнездится! А нет головы — так и измены вроде как нет уже! Верно, сердешные?

Бояре понуро закивали.

Иван растянул губы в ехидной улыбке:

— Есть охотники заслужить царское прощение?

Один из несчастных, молодой боярин, встрепенулся. Стуча зубами, заговорил:

— Есть, государь! Есть тебе преданный слуга! Не ведаю, в чем грех мой перед тобой, но знаю одно — без причины ты гневаться не станешь! Искуплю!

Иван внимательно слушал.

— Как звать? — грозно спросил он, вглядываясь в лицо говорившего.

Боярин повалился ему в ноги. С двух сторон подскочили Федко и Тимофей с саблями на изготовку, но Иван поднял руку — не трогать.

— Рощин Никита, царь-батюшка! Пощади! Жена молодая, на сносях…

Иван пожал плечами:

— Мало, что ли, вас, изменников? Так вы еще и приплод свой тащите!

— Смилуйся, государь!

Напустив задумчивый вид, Иван с сомнением вскинул бровь:

— Если помилую, будешь на моей стороне, Никитка? Будешь верой и правдой служить делу государеву?

Рощин вскинул голову: в помутневших от холода глазах его затеплилась надежда.

— Клянусь, отец ты наш родной, защитник и спаситель! Кому же еще, как не тебе и делу твоему служить! По гроб верен буду, клянусь!

Иван кивнул. Указал на истекавшего кровью старика Санычева:

— Ну, гроб еще заслужить надо. Секи этого!

Рощина поставили на ноги. Сунули в руку саблю.

Опричник Тимофей схватил норовившего завалиться Санычева за волосы, встряхнул как следует. Лицо боярина, разрубленное с одной стороны, было страшно. Глаза закатывались. Рот кровянился пузырями, губы слабо шевелились.

— Прости, Филипп Игнатыч… — синими губами прошептал Рощин.

Умело замахнувшись, наискось рубанул старика.

Толпа охнула.

Иван восхищенно цокнул языком — по привычке, перенятой у покойной жены:

— Эка ты его!

Малюта

одобрительно поддержал:

— Красиво отделал, от плеча до печенки развалил, почти надвое!

Саблю у Рощина тотчас отобрали. Теперь он, нагой и жалкий, весь залитый кровью убитого старика, беззвучно плакал.

Иван подошел к лежащему возле ног Рощина мертвому телу. Держась за посох, наклонился и, внимательно всматриваясь в кровавый разруб, с недоумением покачал головой:

— Из одной плоти все человеки. Мясо, да кости, да требуха всякая. А вот поди ж ты! В одном верность государю и радение своей стороне, в другом — лизоблюдство врагу и предательство веры. Как различить, где кто?

Распрямившись и всем видом изображая горестное непонимание, царь обвел взглядом бояр. Остановился на забрызганном кровью Рощине.

— Тебе бы помыться. Негоже перед царем в таком виде стоять!

Малюта всполошился:

— А ну-ка, подать воды боярину!

Кирилко и Петруша, того только и ждавшие, окатили Рощина водой из обледенелого ушата. Подскочил Боган, сунул кулаком под ребра. Боярин ахнул и упал. Над ним опрокинули еще один ушат.

Больше получаса таскали воду и продолжали обливать Рощина. Тот кричал слабым прерывистым криком — челюсть его дрожала, все тело колотилось. Рощин поджал ноги к груди, пытаясь удержать тепло, но вдруг движения его стали вялыми, будто он опился вином. Глаза его закрылись. На него продолжали плескать водой. На глазах собравшихся тело казнимого сильно побелело, потом начало наливаться синевой. Зубы боярина перестали лязгать, почерневшие губы крепко сжались. Вокруг него нарастали неровные ледяные гребни.

— Гляди, ятра втянулись! — засмеялся стоявший неподалеку Грязной.

Иван повернулся к остальным боярам. Те едва держались, коченея на морозе.

Царь ухмыльнулся в редкую бороду.

— Что, думаете — обманул Василий Иванович несчастного Никитку? Умертвил почем зря, а обещал на службу принять? Так знайте, приспешники литовские, — царское слово крепко! На службу так на службу!

Царь несильно стукнул посохом по телу боярина Рощина.

— Пусть примером послужит для всех вас! Вот что с изменниками бывает! Не выслужил себе гроб Никитка. Мерзлой кучкой до весны полежит, а там и воронам угощение!

Иван снова прошелся мимо умиравшей на морозе знати, не глядя ни на кого. Взобрался на помост и уже с высоты окинул грозным взором провинившихся бояр.

— Все ли поняли, окаянные? — насупился Иван. — Дальше мерзнуть будете или довольно с вас?

Сдавленными голосами принялись умолять:

— Отпусти, государь!

— Нет больше мочи!

— И вины нашей нет! А коли есть — искупим!

Иван подошел к креслу. Неторопливо уселся, вытянул ноги. Пристроил рядом с собой посох. Свободной рукой подпер подбородок, утвердив локоть на кресельной ручке.