Тишайший
Шрифт:
Гонца выслушал дьяк Посольского приказа Назарий Чистый и тотчас поскакал в Коломенское. Ближний боярин Борис Иванович Морозов вместе с молодой женой был здесь на царской соколиной охоте.
На охоту выезд совершили торжественный, семейный. Впереди в красном платье с птицами скакали сокольники. За сокольниками попрыгивала веселенькая легкая карета государя. В карете сам Алексей Михайлович и Борис Иванович Морозов. За царской каретой верхом ехали Стольник Афанасий Матюшкин и начальник над сокольниками Петр Семенович Хомяков. Следом двигалась карета царицы, запряженная двенадцатью лошадьми.
Село Коломенское было в шести верстах от Серпуховской заставы по Каширке. Выехали после обеда, чтоб провести вечер на Москве-реке, а утром скакать на охоту.
Из всех своих сел Коломенское Алексей Михайлович жаловал более других. Он велел сделать себе над рекою лавку, чтоб на реку глядеть.
Глядеть на реку – все равно что в младенческую протоку души своей. Вязкие берега жизни теснят протоку, а она, чистая до самого дна, хоть и петляет, но бежит, бежит изо всех сил, потому как остановиться нельзя – тотчас и затянет.
На лавке своей государь один любил сидеть. Даже в тот семейный приезд улучил минуту.
Дрожал островок мошки в теплом воздухе, и сам воздух над рекою вздрагивал – этак вздрагиваешь, покрывшись вдруг мурашками в тепле с пронзительного холода, – зима из тела земли вон выходила.
Река лилась, причмокивая, всхлипывая, как сладко присосавшийся к коровьему вымени теленок.
Тепло было раннее, но стойкое, и пахло уже поднятой сохами землей.
– Спать, государь, пора, – подошел к царевой лавке Петр Семенович Хомяков.
– Иду, Петр Семеныч. – Царь встал, поглядел на молодые голые дубки, силившиеся подпирать теплое низкое небо. – Как бы дождь завтра не зарядил. В дождь птицы не полетят.
– За ночь весь выльется – небо синей будет.
Дождь и впрямь загулькал среди ночи.
– Ишь какой ласковый! – удивился Алексей Михайлович.
– В тебя, государюшко мой, – притуркнулась к мужу Мария Ильинична.
– Совсем меня захвалила, – довольный-предовольный, Алексей Михайлович погладил жену по голове. – Охота бы не сорвалась.
– Как мы ехали нынче! – вспомянула Мария Ильинична.
– Да как же мы ехали? – забеспокоился Алексей Михайлович. – По чину ехали.
– На удивление всем ехали! Шведский посол, в щелочку я видела, и тот выбегал глядеть.
– Да уж какая у нас езда… – сказал государь и сам не понял: осудил, что ли?
– Аннушка, сестрица, уж больно радовалась. А на карету свою наглядеться не может.
– Вот и хорошо, что радуется. Лишь бы не завидовала.
Пустили соколов Беляя да Промышляя – двух дикомыт, пойманных уже после того, как успели перелинять на воле, птенцов высидеть.
Хорошо летели. Гораздо высоко.
– Не пора еще, рано на охоту выехали! – забеспокоился Хомяков. – Не слазят на уток.
– Давай холмогорских попробуем пустить, северных! – загорелся Алексей Михайлович.
– Разве что молодиков? Лихача да Бумара.
– Пускай!
Пустили.
Оба залетели безмерно высоко, и Бумар на охоту не пошел, а Лихач кинулся с неба на озерцо и напал сразу на два гнезда шилохвостей. Утки брызнули по озеру, хлопоча крыльями в беспокойстве, а Лихач ушел в небо, кинулся на гнездо чирков, согнал птиц с гнезда и снова ушел в небо, выбрал жертву, и погнал шилохвоста по озеру, и ударил по голове. Утка закрутилась, кувыркнулась и ушла под воду.
– Худо заразил! – крикнул государь. – Стрелять ее надо.
Утка вынырнула, подплыла к берегу, и все увидали, что у нее не только голова побита, но и живот распорот – кишки вон. Шилохвост выбрался на берег, и тут небо для него закрылось. Это Лихач сел на добычу.
– Скачет! Скачет! Братец скачет! – кричала царевна Татьяна Михайловна, хлопая в ладоши.
Алексей Михайлович подскакал, соскочил с лошади.
– Вот, государыни! Первая добыча! – И передал Марии Ильиничне шилохвоста. – Лихач добыл, молодик холмогорский.
– С почином тебя, государь! – Царица поцеловала мужа троекратно, и сестры облобызались с ним, и мать Марьи Ильиничны. Шагнула было и Анна Ильинична, да вспыхнула: положено ли ей? Алексей Михайлович сам подошел, поцеловал в губы, и губки те дрогнули обидчиво, и глаза как бы пеленой подернулись. Надо же ведь! Увидала в тот миг, как царь ее целовал, своего суженого. Тоже ехал на женский холм, ехал, сидя тяжело, боком, словно снизу его то ли кололо, то ли припекало.
– Борис Иванович! – полетел воспитателю навстречу Алексей Михайлович. – Как Лихач шилохвоста заразил! Любо-дорого! Так заразил, что кишки вон!
Морозов понимающе кивал, но было видно, что другим его мысли заняты.
– Великий государь, гонец от Никиты Ивановича Одоевского. Казачий запорожский полковник Хмель с чернью и татарами на украйны идет.
– Эти гонцы всегда не вовремя! Когда я в радости, пусть на другой день являются.
– Великий государь, в Москву меня отпусти! Нужно объявить службу всей земле… Не то страшно, что татары идут, – не впервой! Страшно, что полковник чернь увлек. Наши-то холопы как кинулись к тебе на Вербное с челобитьем! Пока весть о Хмеле до народа не дошла, нужно казнить челобитчиков. Чтоб другие знали свое место.
– Делай как знаешь, Борис Иванович, а я потешусь! Сначала-то пустили дикомытов, а они на уток не слазят. Петр Семеныч испугался: рано, мол, с охотой затеялись, А молодиков пустили – другое дело.
– Ни пуха тебе, ни пера, государь!
– К черту! – засмеялся Алексей Михайлович и ускакал в поле.
Базары в Москве бывали по средам и пятницам. Зимой торговцы устраивались у Кремля, на льду Москвы-реки. Летом – у Василия Блаженного.
Савва с названым братом торговал пирожками – не нашли они брата-беглеца на Соловках.