Титан
Шрифт:
«Это мне и было нужно», — подумал Ник.
— Я хотел бы продавать Германии оружие, — сказал он. — Не смогли бы вы помочь мне увидеться с нужными людьми?
«Смотри, как вспыхнули его глаза. Он сам идет к тебе в ловушку. Великолепно!»
— Почту за честь помочь вам в этом, герр Флеминг, — негромко сказал граф. — Но уверен, вы согласитесь со мной: в таком деле необходима осторожность. Большая осторожность.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Если верить утверждению о том, что природа определяет характер человека, то у Руди фон Винтерфельдта должна
Утренний туман рассеялся, и над головой было совершенно ясное небо. Было не по сезону тепло, поздненоябрьская золотая осень после грозы. Когда Руди приходилось ехать в своем открытом автомобиле под уклон, живой ветерок трепал его белокурые волосы, и душа юноши восторженно отзывалась на красоту природы, хотя все это были привычные ему ландшафты. Это была его природа, и ее пышность и цветение никогда не уставали восхищать его. При виде этой красы в Руди просыпался, с одной стороны, художник, с другой — мечтатель. Он умел любить красоту и ненавидеть уродство.
Поэтому ему не нравился Мюнхен. Нет, конечно, в баварской столице были свои красивые дворцы и музеи. Почти целое столетие назад король Людвиг Первый истратил целое состояние на украшение города, правда, завершить начатое не успел: сначала отдал сердце Лоле Монтез, а затем трон — революции 1848 года. А Мюнхен остался, и в нем, как во всяком другом городе, были и трущобы, и заводы. У Руди всегда несколько портилось настроение, когда восхитительная сельская местность по сторонам от дороги сменялась мрачными мюнхенскими задворками.
Теперь он повернул на Тьерштрассе — темноватую и ничем не примечательную улочку в квартале бедной части среднего класса — и остановился перед серым обшарпанным домом. Роскошный спортивный автомобиль был вызывающе неуместен в этом бедном квартале. Руди благоразумно поднял верх, чтобы запереть машину: он перехватил завистливые взгляды грязных мальчишек, игравших на тротуаре. Но Руди знал, что тот человек, к которому он сейчас шел, всегда испытывал почти извращенное удовольствие при виде роскошной машины, припаркованной у его жалкой квартирки.
Руди вошел в подъезд и позвонил. Через несколько секунд из-за занавески выглянула толстая седовласая экономка в черном старомодном платье из тафты с длинной юбкой. Потом она отперла дверь и заулыбалась.
— Добрый день, мой господин, — сказала она по-немецки, впуская его в узкую прихожую, оклеенную грязнорозовыми обоями. В доме пахло жареной капустой. — Его сейчас нет, но скоро должен вернуться. Если хотите, подождите в его комнате.
— Благодарю, фрау Райхерт, — с оттенком снисходительности
Фрау Райхерт, как и большинство пожилых немцев, все еще крепко держалась за свои предвоенные представления о сословной субординации: она воспринимала молодого графа именно как графа.
Руди стал подниматься по прогнутой деревянной лестнице мимо закопченных стеклянных газовых ламп на второй этаж. Вошел в коридор, стены которого были увешаны дешевыми репродукциями в темных деревянных рамках. Прошел мимо видавшего виды пианино и уродливой витрины, заставленной вышедшими из моды сентиментальными романами. В конце коридора Руди открыл деревянную дверь, сильно нуждавшуюся в полировке, и вошел в узенькую комнату не более десяти футов в ширину. Единственное в комнате окно выходило на задний двор. У окна стояла медная кровать. Она была заправлена, но смята: кто-то сидел или лежал на ней. Напротив кровати к стене были привинчены книжные полки.
От нечего делать Руди стал всматриваться в корешки книг. На верхних полках стояли толстые тома по германской истории, мировой войне, «О войне» Клаузевица, история Фридриха Великого, биография Вагнера, написанная Хью Стюартом Чемберленом, собрание героических мифов и мемуары Свена Гедина. На нижних полках теснились старомодные романы и «История эротического искусства». Пол был покрыт дешевым желтым линолеумом, которому было, по меньшей мере, лет двадцать. Во многих местах линолеум потрескался и горбился.
— Руди, — раздался негромкий голос, — я так рад тебя видеть!
Руди обернулся. В дверях стоял стройный молодой человек в плаще. Он говорил с легким австрийским акцентом, весьма близким к баварскому немецкому и все же заметным для Руди. Он вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Глаза его горели возбуждением, когда он подошел к Руди и взял обе его руки в свои. Его усики а-ля Чарли Чаплин, равно как и бедная одежда, придавали ему несколько комичный вид, и все же в нем ощущалась какая-то внушительность.
— Рудерль, мой любимый, — прошептал он. — Я так по тебе соскучился!
С этими словами Адольф Гитлер поцеловал графа фон Вингерфельдта в губы.
Гитлер со всей тщательностью скрывал от посторонних глаз свою сексуальную ориентацию. Поэтому чтобы не возбуждать подозрений фрау Райхерт — доброй женщине был по душе ее постоялец, которого она называла «благопристойным богемным господином», — Руди и Дольф, так молодой Винтерфельдт звал Гитлера, отправились на машине на виллу Швабинг, которая принадлежала капитану Вальдемару фон Манфреди. Во время войны Манфреди был командиром Гитлера, сейчас же он стал новообращенным рьяным нацистом, убежденным в том, что бывший ефрейтор будет спасителем Германии. Манфреди и сам был гомосексуалистом, во время войны даже имел несколько контактов с Дольфом, так что теперь он с готовностью предоставил Гитлеру небольшой коттедж, находившийся в саду рядом с его обнесенной стеной виллой, для его тайных любовных утех. Вообще узкий круг руководства нацистской партии справедливо был прозван итальянским диктатором Муссолини, нарочитым гетеросексуалом, «кладезем извращений». И хотя Гитлер надеялся, что застрахован от такого к себе отношения, почти во всех кабаре и пивных Мюнхена ходили приукрашенные легенды об искаженном либидо фюрера, и усилиями германских интеллектуалов и умников Гитлер награждался такими извращениями, до которых не додумались бы ни маркиз де Сад, ни барон Мазох!