Титан
Шрифт:
Спустя три четверти часа президентский лимузин уже остановился перед виллой с красивой террасой на восточном берегу Босфора. В машине находились Ататюрк, барон фон Грейм и генерал фон Тресков.
— Я зову это место нашим неофициальным отелем для приема государственных гостей, — с улыбкой сказал Ататюрк, выходя из огромного «мерседеса». — Барон фон Грейм уже бывал здесь, и ему очень понравилось, не так ли, барон?
Он игриво подмигнул германскому дипломату, этому шестидесятилетнему толстячку — он весил почти триста фунтов, — который сразу сильно смутился.
Чернокожий лакей, одетый в белые шаровары древних турок-османов
— Добро пожаловать в Дом вуали, — нараспев произнес он и низко поклонился гостям.
Генерал фон Тресков всякой экзотики навидался еще в Берлине, но это было как преддверие в мир арабских сказок Шехерезады.
Посреди восьмиугольного холла, отделанного белым мрамором, возвышалась огромная статуя обнаженной женщины. Из сосков ее грудей били фонтанчики воды. Оглядываясь на это изваяние, генерал фон Тресков последовал за черным слугой, который провел гостей в оранжерею со стеклянным потолком, наполненную папоротниковыми и фруктовыми деревьями и экзотическими птицами. Затем они оказались в большом зале, обставленном великолепной французской мебелью. Посредине зала на мраморном столике мозаичной работы стояла огромная золотая ваза с дынями, грушами, апельсинами и крупным ароматным виноградом. По обе стороны от столика стояли две редкой красоты девушки. На них были гаремные шаровары из тончайшего газа и такие же, как у лакея, безрукавки из узорного шелка, под которыми, почти не скрываясь, выпирали полные груди. Девушки были босоногие. На лодыжках и обнаженных руках у них были закреплены золотые обручи и браслеты. Десятки браслетов. В соседней комнате заиграли на арфе, девушки низко поклонились гостям и в один голос сказали:
— Добро пожаловать в Дом вуали.
Они повели гостей в следующую комнату, а черный лакей дальше не пошел.
В этом зале у генерала фон Трескова упал монокль.
В помещении стоял аромат восточных благовоний. Стены здесь были обшиты золотыми листами, пол из розового мрамора, застекленные двери вели на террасу, выходившую на залитый лунным светом Босфор. На десяти диванах, обтянутых голубым шелком с золотой ниткой, возлежали совершенно обнаженные юные красавицы. В углу зала за арфой сидела еще одна обнаженная нимфа. Сцена походила на не прошедший цензуру кадр из фильма Басби Беркли.
В центре комнаты стояла Диана Рамсчайлд. На ней были платье до пят из светло-зеленого шифона, длинные белые перчатки и вуаль, закрывавшая нижнюю часть лица.
Ататюрк подошел к ней и поцеловал ее руку, обтянутую перчаткой.
— Добрый вечер, моя прекрасная Дама под вуалью, — сказал он. — Я решил сегодня приобщить к познанию турецкой красоты нового германского военного атташе. Барона фон Грейма вы, конечно, знаете. А это генерал Эрнст фон Тресков.
Немцы поочередно прикоснулись губами к белой перчатке Дамы под вуалью.
— Добро пожаловать, джентльмены, — сказала Диана.
— Вилла принадлежала брату султана Абдула Хамида, — сказал Ататюрк. — Мы конфисковали ее в пользу государства, когда султанская семья покинула Турцию. Я сдал ее в аренду моему дорогому другу, мисс Рамсчайлд. А уж она обернула эту красоту в весьма прибыльный бизнес.
— Рамсчайлд? — переспросил Тресков. — Это не часто встречающаяся фамилия. Не имеете ли вы случайно какого-либо отношения к семье, которая
— Эту компанию основал мой дед.
— В таком случае вы должны быть знакомы с Ником Флемингом?
Ататюрк кашлянул.
— Это имя не принято упоминать в присутствии Дианы, — сказал он.
— Ничего, — ответила она быстро. — Насколько я понимаю, вы его знаете?
— Да. Шесть лет назад я познакомился с ним в Берлине. Он весьма ловко прикинулся, что заинтересован продавать германской армии оружие, и мы простодушно ему доверились. Оказалось, что его интерес состоял в том, чтобы предать широчайшей огласке все наши секретные планы. Фюрер так и не простил мне той ошибки.
В зале показались черные слуги, одетые точно так же, как и лакей в дверях. Они несли серебряные подносы с шампанским и икрой.
— В таком случае мы с вами товарищи по несчастью, — сказала Диана генералу. — Нас обоих обманул Ник Флеминг. Прошу вас, чувствуйте себя здесь как дома, генерал. Позднее мы, может быть, еще поговорим о мистере Флеминге.
Тресков не мог отвести глаз от нимф, полулежавших на диванах.
— Жаль, что в Берлине нет ничего подобного, — пробормотал он с сожалением.
— Возможно, я открою там свой филиал, — заметила Диана.
Ататюрк рассмеялся.
— Если вы серьезно, — заговорил барон фон Грейм, — то я с великим удовольствием познакомил бы вас с нужными людьми. Уверен, что фельдмаршал Геринг будет счастлив иметь что-либо подобное в Берлине!
Она внимательно посмотрела на этого жирного, с красным лицом германского дипломата.
— Возможно, серьезно, — негромко сказала Диана.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Эдвине давно уже было за тридцать, она была неугомонна и одновременно скучала. В то жаркое лето 1934 года многие женщины отдали бы все, чтобы быть Эдвиной Флеминг. И хотя ее кинокарьера уже закончилась, она продолжала оставаться кинозвездой, знаменитой, красивой и богатой. Она одевалась у Вайонета, Чиапарелли и Молино, имела дома в Гринвич-виллидж и в Беверли-хиллз, двенадцатикомнатную квартиру на Парк-авеню, в ее распоряжении находился гараж с шестью автомобилями, она могла купаться в драгоценностях и мехах, ее окружали красивые дети и любящий муж.
Однако стиль ее прошлой жизни — бесконечные покупки, приемы, неугомонное веселье и забавы — стал уже надоедать. Она восхищалась тогдашней «первой леди» Элеонорой Рузвельт, которая искренне озаботилась проблемой бедных. Эдвина и сама тратила деньги и время на «дельные» благотворительные проекты, но все равно ее нельзя было назвать социально активной. Она хотела посвятить свою жизнь чему-то более важному, чем наряды и меха. Помощь в организации бесплатных столовых для нуждающихся? Но это лицемерие! Вот если бы она захотела добровольно расстаться со всем своим богатством… Но она не хотела. Эдвина считала, что больше всего ей подошла бы роль Норы из «Кукольного дома» Ибсена. Более полувека назад в этой пьесе Нора ушла от мужа. Но этот ее вызов, вне зависимости от того, насколько жарко обсуждался он театралами, похоже, мало отразился на незыблемости института брака. Эдвина не хотела уходить от Ника и тем более бросать детей. Но идея «вызова» Нику привлекала ее так же сильно, как и ее ночные купания обнаженной в бассейне Тракс-холла в 1917 году.