Тьма и пламя. На бескрайней земле
Шрифт:
Как он еще глуп! Как все-таки он невыносимо глуп! Своим побегом он предаст отца не меньше, чем… Своим побегом он подставит отца и нанесет Сапиэносу немыслимое оскорбление. Дирр острова Красного камня и ноби Хастрит вряд ли будут в восторге от того, что их милая страшненькая доченька, которую им удалось так хорошо пристроить, осталась без жениха. Впрочем, до свадьбы еще полгода… А после нее ни о каких побегах не может быть и речи. Он, Габриэль, станет полноправным мэнжем, и ему придется править, держа в кулаке всех тех, кто желает вернуться в Грэйтлэнд. И не просто вернуться, а забрать то, что когда-то им принадлежало. А это означает неминуемую войну. Трон его удел. К нему его, мэйта Семи островов, готовили самые
Барталд, его брат, – вот кто должен править Семью островами! Увы, боги недоглядели, и он появился на свет на полтора года позже своего брата, мечтающего увидеть мир вопреки всем запретам.
Что за глупые законы?!! Если была бы хоть малейшая возможность их изменить, то он не задумываясь отдал бы трон Барталду, который ни в чем ему не уступает. Но, в отличие от своего непутевого старшего брата, не видит во снах вершины гор Бэй-Цэнга, трепещущие паруса летающего города Смулау и огромные коптящие трубы Дарквы, чей черный дым не в силах рассеять даже бог неба и ветра – Демоцей.
Это нечестно! Несправедливо! И если бы дело было только в свадьбе… Покинув остров и ступив на землю бездарей, он, житель Семи островов, нарушит договор. Конечно, вряд ли его казнят, как какого-нибудь бедного рыбака, но этот проступок бросит тень на весь род Альтирэсов. Поглядите-ка, сын мэнжа Семи островов не уважает закон!
К сверам законы! Он понимал последствия и раньше. Да и отец не позволит Барталду сесть на трон, даже если перепишут правила. Барталд слишком долго находился под чуткой опекой своего хитрого дяди, изо дня в день отравляющего племянника собственной необузданной ненавистью к бездарям. Назначение Барталда мэнжем рано или поздно приведет к войне.
Габриэль уткнулся лицом в подушку, сдавливая ее что было сил. Проклятая свадьба!
Но… во всяком случае, полгода у него еще есть. Он незаметно оставит острова, а потом, посмотрев мир, взглянув на него одним глазом, также незаметно вернется. Отец что-нибудь придумает, когда прочтет прощальное письмо. Он – мэнж.
Габриэль запыхтел. Медлить нельзя. Иначе зачем было учиться владеть магией и мечами, если всю оставшуюся жизнь его драгоценную задницу все равно будут охранять лучшие стражники Семи островов? Зачем было постигать языки, если на двух из трех можно поговорить только с седовласыми сциниками, собственным братом или Громом? Зачем с малых лет его пичкали рассказами о дивных дальних странах, которые он никогда не увидит, если останется на Семи островах?..
Зачем?.. Габриэль заколотил кулаками по подушке, чувствуя, как в нем пробуждается магия. Та самая сила, из-за которой бездари брезгливо называли жителей Семи островов мирклями и демончой, вкладывая в эти слова весь свой страх, всю свою зависть и ненависть к островитянам. Сила, способная разрушать и лишать жизни.
Габриэлю опять сделалось жарко. Мысли, страшные и прекрасные, галдящие и еле слышные, заполнили голову, забились, заплескались в ней, словно огромный косяк рыбы, попавший в умело поставленную сеть. Одни сверкали ярко, лучшими самоцветами Семи островов, другие прятались в сумерках сознания, выжидали, готовясь выпрыгнуть из мрака, как океанская венена, и вцепиться в обессиленный, беззащитный разум. Габриэль видел снежные шапки гор Бэй-Цэнга и суровое лицо отца, который в гневе рвал оправдательное письмо сына. Видел спирфламов, кружащих в небе, и оскорбленную, рыдающую в материнскую грудь юную ноби Бруну. Видел, как над ослепительно белыми башнями Мирацилла всходит солнце, золотя знамена, и…
Это было невыносимо! Габриэль стиснул подушку, в этот момент по его потным ладоням проскочили серебристо-желтые искры, и белый мешок, обшитый кружевами и туго набитый пухом, в мгновение ока исчез в языках пламени.
– Мэйсе! – выругался мэйт, спешно накрывая подушку покрывалом.
В спальне повис густой запах гари. Над
– Ну, прекрасно, теперь еще и это, – с досадой покачал головой Габриэль, слезая с кровати.
Он вновь подошел к окну, глянул вниз. Ветер ласкал тело, нос чуял лишь запах паленого пуха. С улиц доносились скрип колес и неспешный стук копыт: по ближайшей мостовой тащилась телега. Габриэль поднял взгляд: стражники на стенах серыми тенями шевелились в мутном желтом свете фонарей.
Вонючий дым все еще плавал по комнате, но дышать стало легче. Габриэль внимательно осмотрел простыню в надежде, что она нигде не тлеет, после чего завернул в нее остатки подушки, завязал узлом и бросил в угол. Но тут же подумал, что следы его гнева сразу найдут и непременно тут же доложат об этом отцу, поэтому поднял узелок и спрятал его под кровать. Вновь выругался, только чуть тише, и лег на край кровати, положив одну руку под голову, а другую свесив так, что она касалась ковра.
Нужно было спать. Нужно было обязательно выспаться перед завтрашним днем, думал Габриэль, закрывая глаза. Если завтра он хоть на звитту потеряет внимание, то годы подготовки, все его планы превратятся в то, что сейчас остывает в комке из простыни. Весь день рассчитан по мьюнам, и любой неверный шаг может обернуться полным крахом. И все из-за чего? Из-за того, что он не выспался.
Свет волшебного фонаря ощущался даже сквозь веки. Не открывая глаза, Габриэль направил руку в его сторону, собрал из пальцев знак и уже хотел произнести слова, способные загасить фонарь, но… передумал. Нужно было не только спать, но и беречь силы. Не тратить их на мелочи вроде фонаря. Тело уже приятно потяжелело, чувствуя сон, однако пришлось подняться и затушить фонарь.
Комната погрузилась во мрак; блеск карты померк, комод, стоявший под ней, стал едва различимым – глаза еще не привыкли к темноте. Луна и звезды, казалось, стали светить ярче. Габриэль вернулся в кровать, лег лицом к двери, прячась от сияния небесных светил.
В голове просветлело, мысли потекли спокойно и тихо, мелким ручейком. Габриэль зевнул, погружаясь в воспоминания…
Сциник Вензис однажды рассказывал ему о зу-ши, каменных существах, которые обитают в горах Бэй-Цэнга и прекрасно видят в темноте, но боятся света. Считалось, что зу-ши были первыми, в кого богиня земли и плодородия вдохнула жизнь. И, судя по легенде, вышло это случайно. Воздвигая леса, меняя горы, заливая пустоши зеленой травой, прекрасная Тиррацея так увлеклась, что случайно поранилась об острый камень, который ожил от капли божественной крови. В наказание за свои слезы Тиррацея прокляла камень и бросила его в Бэй-Цэнг, в чьих горах он застрял и рассыпался. С тех пор зу-ши не покидают пределы гор, опасаясь гнева Тиррацеи, запретившей каменному народу видеть белый свет. Впрочем, зу-ши – не единственные существа, способные видеть ночью не хуже, чем днем. Еще были шэн-лины, жившие в лесах того самого Бэй-Цэнга, пока их чуть было не истребили. И ведь это случилось совсем недавно. В начале этого лета, несколько дней назад, пришли вести о том, что армия Эдварда Однорукого вторглась в земли шэн-линов… В Грэйтлэнде все время что-то происходило, что-то менялось: жизнь бурлила и кипела. На островах, увы, было иначе.
Габриэль вновь зевнул, размышляя над печальной участью двух народов. Боги и короли порой бывают очень жестоки. Но и они, если подумать, не всесильны. Богиню поранил обычный камень, бог неба и ветра Демоцей не в силах разогнать черные тучи над Дарквой, а для королей и мэнжей свобода и любовь – непозволительная роскошь. Какая тут свобода, когда страшно сделать глоток из поднесенного кубка, а рядом, как тень, всегда стража? Какая тут любовь, если отцы договариваются о свадьбе, когда дети едва появляются на свет?.. Нет, он так жить не должен!