Тьма над Петроградом

Александрова Наталья Николаевна

Вот именно, нелюбимая. Эту женщину никто и никогда не любил, вот в чем дело, сообразил Горецкий. Ну да что ему до нее? Тем более что Лизавета Ивановна за столом рассиживаться не стала, отошла к окну, где взялась за шитье.

Графиня между делом, как все старые люди, ударилась в воспоминания о прежних временах. Память у нее была отличная, и через некоторое время Аркадий Петрович, искусно направляя разговор в нужное русло, дошел до того самого скандала в благородном семействе. И до Агнии Мезенцевой.

– Большие надежды подавала девица, собой хороша очень была, – вспоминала графиня, – но характер был огонь! Сватались к ней много, только она всем отказывала.

Они, Мезенцевы-то, хорошего роду, только обнищали к тому времени совсем. И Агния была бесприданница. Имелся там на примете двоюродный дядя одинокий и в годах, вроде бы обещал он племяннице приданое, но вдруг внезапно женился на какой-то молодой вдове из Варшавы. Говорили, что красавица, но мезальянс, конечно. Словом, дядя рассорился с семьей, и ни о каком приданом для Агнии не могло быть и речи…

И только было Аркадий Петрович хотел откланяться, сообразив, что вряд ли он что-то сможет узнать из этого потока воспоминаний, как графиня сказала:

– А потом за ней стал наш Жорж ухаживать. Долго эту крепость осаждал, а она ни в какую. Отец Жоржа был против этого брака – у них уже тогда дела расстроились, и Жоржу прочили в жены богатую наследницу. Но любовь… И вроде бы сладилось у них дело, мне Жюли сама потом рассказывала… Она их нарочно вместе на именины пригласила, все свести пыталась…

Где-то в глубине сознания у Горецкого мелькнула мысль, что Жюли звали ту самую мать семейства, в доме у которой случился скандал. Для старой графини все остались молоденькими девочками, которых можно звать по имени.

– Так что же случилось? Отчего она не вышла замуж за князя? – Горецкий постарался, чтобы в голосе его не прозвучала излишняя заинтересованность.

– А так никто и не узнал, что там между ними произошло, – вздохнула графиня, – то есть официального-то предложения он не делал, не успел. И – как отрезало, друг с дружкой с тех пор они не знались. Если на бал там или на прием какой – то все уж знали и старались их вместе не приглашать. Агния очень скрытная была, к ней с расспросами не подступишься, мать родная и то ничего не знала. А Жорж, конечно, душой всегда открыт, да только и он ничего не сказал. Ну, родные-то его только обрадовались, они этого брака не желали. Тут Жорж наследство получил от бабушки, надобность вступать в брак отпала. Служил он, да так и не женился. Ну да по нынешним временам так еще и лучше… Что-то давно он не был, я человека с запиской ему на квартиру посылала, да нет там никого. Ты бы, батюшка Аркадий Петрович, узнал бы через своих знакомых, не случилось ли чего… Сердце ноет…

Горецкий поспешно отвел глаза, однако графиня оказалась необычайно проницательной.

– Никак знаешь что про Жоржа? – ахнула она. – Вижу, что сидишь как на иголках… И то сказать: не для того ты пришел, чтобы кофии распивать и старухины бредни слушать!

– Уж и не знаю, как сказать… – замялся Горецкий, – новость-то уж больно нехорошая…

– Да говори уж! – крикнула графиня. – Чем душу тянуть…

– Похоже на то, что убили Георгия Александровича, – с маху высказался Аркадий Петрович, – вот что в газетах было… что трупы нашли в подвале…

Крак! – послышалось от окна, это со стуком упали ножницы. Лизавета Ивановна вскочила с места, руки ее дрожали, глаза едва не вылезали из орбит.

– Что это ты, голубушка, так рассиропилась? – неприязненно спросила графиня. – Приди в себя, дай человеку рассказать толком.

Лизавета Ивановна опомнилась от строгого окрика и села на стул, втянув голову в плечи. Горецкий, опуская подробности, рассказал то, что он узнал от комиссара.

– Как чувствовала я, что Жорж плохо кончит… – пригорюнилась графиня, – потерянный он какой-то был, пить стал нехорошо… Ну да, видно, судьба такая… Лизавета Ивановна, куда это ты?

– Я-я… Мне нужно на улицу… – прошептала Лизавета Ивановна дрожащим голосом.

– Зачем это? – удивилась графиня. – Выходной у тебя только послезавтра.

– Мне нехорошо… воздуха…

– Разве ж можно в таком виде на улицу идти? Да на тебе и правда лица нет. Вот возьми-ка…

Графиня по старинке от всех болезней лечилась нюхательной солью.

Лизавета Ивановна выглядела не блестяще, с ней что-то явно было не так. Горецкий подошел к окну и взял ее за руку. Пульс был частый, неровный, но рука не дрожала. И плоская грудь не вздымалась бурно, как раньше. Глаза смотрели спокойно, она настойчиво отняла у Аркадия Петровича свою руку.

– Так-то лучше, – сказала графиня, – а то ишь вздумала ахать и охать, как девица молоденькая…

Лизавета Ивановна молчала, но Горецкому удалось перехватить ее взгляд, брошенный на свою благодетельницу. Во взгляде этом было столько неприкрытой ненависти, что он мысленно ужаснулся. Он выразил графине соболезнование и откланялся, присовокупив, что разузнает все подробнее и непременно зайдет или телефонирует.

Собственно, в ненависти компаньонки к графине нет ничего удивительного, размышлял Аркадий Петрович, шагая по бульвару Осман. Графиня обращается с ней сурово, хуже того – безразлично, как с вещью, несчастная женщина не может ей ответить тем же. Но эта странная реакция на смерть Жоржа… Графиня-то держалась молодцом, что и говорить. Влюблена, что ли, была Лизавета Ивановна в князя?

Но что-то подсказывало Аркадию Петровичу, что все объясняется не так просто. Для чего-то понадобилось Лизавете Ивановне срочно выйти из дома, кому-то она хотела сообщить о смерти князя? Несомненно, она что-то знает, но поговорить с ней в присутствии графини будет весьма затруднительно.

Горецкому прекрасно были известны строгие порядки в доме старой графини. Как прислуга, так и компаньонка могли заниматься своими личными делами только в установленное хозяйкой время. Выходной раз в неделю – пожалуйста. А выходной день у Лизаветы Ивановны будет послезавтра.

Глава 5

На полночном вокзале, с мешком в изголовье,

Опуская устало тяжелые веки,

Повторяя сквозь сон: «Из России с любовью»,

Ты услышишь в ответ: «Из России навеки…»

– Вот тут мы с вами, Борис Андреич, пролеточку бросим, – сказал Саенко, – нам лишние приметы ни к чему…

– А говорил, что вернешь назад… – Борис подначивал Саенко просто по привычке, на самом деле ему было все равно, поскольку навалилась вдруг нечеловеческая усталость. Подумать только, еще суток не прошло с тех пор, как они с неразговорчивым проводником-чухонцем переходили границу, затем его тут же на вокзале взяли в ЧК, потом тяжелейший разговор с Черкизом и долгий день, проведенный Борисом в раздумьях: получится или не получится побег? Он был слишком доверчив, предлагая Черкизу альтернативу: либо тот устраивает Борису побег, либо Борис оговаривает его перед ГПУ. Черкиз выбрал третий путь: поручил своему человеку просто пристрелить Бориса в подвале при попытке бегства. И снова помогло выжить его, Бориса, фантастическое везение. Или кто-то молится за него неустанно?