Тьма наступает
Шрифт:
— Ну, не смею, значит, не смею. Такой уж я по жизни несмелый человек. Нерешительный.
Борис засопел. Вселенская скорбь, внушённая Тьмой, боролась в нём с подростковым гонором и обидой.
— Если ты везёшь меня к Клавдии Тимофеевне, то это напрасно. Я не болен, я здоров, как никогда. Но мне кажется, что больным я был гораздо более счастлив.
— Я не рассчитываю на услуги Клавдии Тимофеевны.
— Вот как, — Борис горько засмеялся. — Ты рассчитываешь на то, что я поделюсь с ней энергией? Так спешу разочаровать — я опустошён.
— Знаю, — зевнул я.
Спать хотелось неимоверно. Адреналин битвы схлынул, и запредельное истощение давало о себе знать. Но на одной только силе воли я мог держаться ещё долго, если нужно.
Сейчас было нужно.
— Знаешь? — удивился Борис. — Откуда?
— Позволю себе напомнить, что мне самому доводилось бывать на вашем месте.
— И ты справлялся, да? — В голосе Бориса прорезался сарказм. — Что бы ни случилось, как бы ни била жизнь Константина Барятинского, он всегда, подобно птице Феникс, восставал из пепла — для того, чтобы продолжить борьбу! Так вот: я — не ты. Когда-то ты наотрез отказался взять меня в отряд Воинов Света. Теперь я сам этого не хочу.
— Это я тоже знаю.
— Ну, конечно. Ты всегда всё знаешь! Только вот излишняя уверенность иной раз играет злые шутки. Ты настолько уверен в себе и правильности своих действий, что не замечаешь очевидного!
— Люди не достойны того, чтобы их спасали, — кивнул я.
Борис замолчал. У детей так часто бывает: услышав из чужих уст свои убеждения, они понимают, как нелепо и уныло всё это звучит.
— Люди погрязли в пороках, — продолжил я. — Они сами не замечают того, как всё больше погружаются во грех. Жадность, похоть, чревоугодие… Их действия похожи на действия разумного человека? Или же это — инстинкт животных, которым Господь не дал разума? Которые физически не способны на то, чтобы оценивать свои действия, и слепо идут туда, куда их влечёт?
Борис смотрел на меня во все глаза. Пробормотал:
— Но… Но если ты тоже всё понимаешь… Зачем… Почему?!
— Почему продолжаю бороться? Почему и дальше проливаю кровь, опустошаюсь — защищая тех, кто этого не достоин?
Борис отвернулся.
— Скоро поймёте, ваше высочество, — пообещал я. — Мы почти приехали.
— Тебе меня не переубедить! — не оборачиваясь, процедил Борис.
— Я и не собираюсь. Не силён в философских диспутах. Просто покажу вам кое-что.
— Да куда мы, чёрт возьми, едем?!
— Увидите.
Глава 27
— Ваше сиятельство! — Нам навстречу спешил директор завода. — Покорнейше прошу простить! Не знал, что вы собираетесь почтить… О.
Он остановился, как вкопанный. Видимо, узнал в моём спутнике, мальчишке с недовольным лицом, наследника российского престола. Забормотал:
— Ваше… Величайшее… — Неловко изобразил поклон. Такой низкий, что чуть в пол не воткнулся.
— Мы с его высочеством направляемся
— Кто? — не понял директор.
— Мужик, за которым я просил присматривать.
— На месте. — Директор заметно приободрился. — Хороший работник, побольше бы таких! Серьёзный, непьющий. До Рождества ещё посмотрю на него, а после думаю мастером поставить.
— Непьющий? — хмыкнул я.
— Истинно так!
— Понял. Всё, иди.
— Но…
— Я знаю, где находится литейный цех. Дальше мы — сами.
— Но…
— Ты не расслышал? — Я обернулся.
— Сию секунду, ваше сиятельство!
Директор изобразил ещё один поклон и испарился.
— Что мы здесь забыли?
Борис демонстративно морщился. Пахло на заводе — как на заводе. Металлом, машинным маслом, копотью. Я любил эти запахи. Было в них что-то крепкое, настоящее.
Сопровождать нас директор не посмел и, видимо, остальным отдал распоряжение не отсвечивать. К литейному цеху мы с его высочеством проследовали без задержек.
У входа я остановился. Заставил Бориса надеть поверх кителя спецовку, на голову нахлобучил каску с защитным щитком — на вбитых в стену крюках висело несколько таких.
— Что ещё… — начал было возмущаться Борис.
Вместо ответа я распахнул дверь в цех.
Литейка на меня всегда действовала завораживающе. Вид раскалённого металла заставлял сердце биться чаще.
Борис этот процесс, судя по всему, наблюдал впервые.
— Ох… — Он поднёс руку к щитку, прикрывая глаза.
— Не бойтесь, ваше высочество, не ослепнете.
— Что это такое?
— Здесь обрабатывают металл. Плавят, разливают в формы — для того, чтобы на выходе получить готовые изделия… А вот и наш старый знакомый.
Мужика, которого мы с Борисом сняли с крыши в клинике Клавдии, я заприметил издали. Хотя до последнего не был уверен, что это он.
Во-первых, в одинаковых спецовках и касках все рабочие были похожи друг на друга. А во-вторых, наш знакомый изменился.
Он совсем по-другому держался. Выпрямилась спина, расправились плечи. Даже голос — когда крикнул что-то товарищу — звучал по-другому. Это был голос человека, находящегося на своём месте. Знающего цену себе и своему мастерству.
— Здорово, — подойдя к нему со спины, сказал я.
Рабочий резко обернулся. Собирался, видимо, ответить что-то не очень вежливое, но узнал меня. А потом, приглядевшись, узнал и Бориса. Растерянно пробормотал:
— Ваше… — неловко одернул куртку, начал было стаскивать с головы каску.
— Не надо, — остановил его движение я. — Мы ненадолго, можешь не раскланиваться. Как дела у тебя?
Мужик некоторое время смотрел настороженно — как будто не мог поверить, что мы с Борисом и правда прибыли сюда с целью узнать, как у него дела. Но подвоха не дождался и неловко заговорил: